Skip to main content

Яков Островский

Полстолетия тому назад я принял решение уйти во внутреннюю эмиграцию: ничего не пытаться публиковать, ибо стремление к социальной реализации так или иначе чревато компромиссом.
Полстолетия работы в ящик. Без оглядки на кого бы то ни было и что бы то ни было. Полстолетия творческого одиночества.
Теперь я имею право и могу предъявить то, что было сделано, что составляло смысл и содержание моей жизни.
Теперь другим решать, нужно это им или нет.

08.2014

Yakov Ostrovsky, Островский Яков
Стих дня

Городской ноктюрн

У ночи своя походка.

           У человека – своя.

Человек останавливается.

                      Ночь продолжает идти.

Читать дальше…
Недавно добавленные:
Стихотворения / 1960-1969Все равно – я иначе не мог. Ночь была. Было сыро. И деревья облетели наголо. А она сидела на скамейке, сжавшись в комок. На мокрой садовой скамейке. В парке пустом. И плакала.   Последние трамваи отзвенели и ушли, Подобрав запоздавших по дороге… А главное: ноги у нее не доставали до земли. До смешного тоненькие, как у девчонки, ноги.   А в комнате нашей, тесной даже для двух, Как всегда, над чертежами сидел мой друг. И в зеленом углу висел паук, Совсем безобидный старый паук.   Когда мы работали, он спускался к нам, Паутину линий окидывал наметанным глазом. Ветер дул из щелей старого окна И шевелил паутину и наши волосы разом.   Потом он поднимался и сидел в углу. Большой и хмурый. И не переставал ткать… В эту ночь мы оба спали на полу. Потому что была у нас одна кровать…   А утром она ушла, не простившись с нами. И пока на холодном полу мы отлеживали бока, Она смела паутину, женщина с тоненькими, как у девчонки, ногами И убила нашего паука. 04.1961 Похожие: БЛОКАДНАЯ БАЛЛАДА Слышите? Этот человек лжет! Я вам говорю: этот человек лжет,... ПРОЩАНИЕ Где-то внизу, под лестницей затухало шарканье ног. Снизу донеслось: –... ЧЕЛОВЕК Человек услышит. Но откроет не сразу (Почему-то покажется, что снова... ПРО КОТА …Но мне-то было еще ничего. А кот ходил грустный и... [...]
Стихотворения / 1990-1999Что ты делаешь здесь? Разве эта земля – твоя? Разве твоя эта зима, проржавевшая дождями и прикидывающаяся летом? Я мучительно хочу вспомнить, кто я, Но память отказывает мне в этом.   У меня русский сын и русская жена. И нет у меня ни жены, ни сына. А кожа моя обожжена Глинистым солнцем Иерусалима.   Мне говорят: – Ты вернулся. Ты просто отвык. Но сердце мое молчит – это не мой город. У здешних людей чуть-чуть горловой язык, Как будто им все время чуть-чуть сдавливают горло.   Я несу по его холмам свое тщедушное тело, высохшее от книг. Иногда мне кажется, что я – закладка, выпавшая оттуда. Иногда мне кажется, что я – Христос, призванный пострадать за ближних своих. Но люди почему-то называют меня Иудой.   29.04.91 Похожие: ФЕВРАЛЬ 1990 ГОДА Весну лихорадило, как никогда: Давление падало и поднималось, Не просто... ПАМЯТЬ О БРАТЕ Лошадиные яйца. Разве лошади несутся? Несутся. Я слышал. Во весь... БАЛЛАДА ЛЮБВИ Избушка там на курьих ножках, Извозчик в полицейских дрожках, Лесная... АЛЕКСАНДР СЕРГЕИЧ ПУШКИН Александр Сергеич Пушкин – настоящий барин, Настоящий дворянин и большой... [...]
Стихотворения / 1980-1989Стоит дом, да никто не живет в нем. А где колодец с водой, там девка с бедой. Так-то…   …И постучит, и войдет –отворяй ворота. …Будешь стоять, белея лицом, у поворота… Значит, еще ничего (встречные врут, и зеркала, и паспорта) – Писари пишут еще. А что там напишут – чего там.   Что-то напишут, что-то судьба напрядет. Выпадет черный валет, упадет на дорогу. Значит, еще ничего – есть еще порох у Бога И для тебя. Для тебя… Пока этот день не придет.   Цепь загремит, и ведро упадет никуда – Даже беда не зачерпнется невольно. Только тогда придет к тебе старость. Только тогда. Но тогда – это уже не больно…   Мост стоит: три бревна в ширину, три бревна в длину. Одним концом – в крапиву, другим – в белену. Речка мелкая – так пройти просто, А гляди – ходят все по мосту.   29.08.1980 Похожие: НА РАССВЕТЕ На рассвете, когда уснут сторожа, Головы свесив на стол, Пес... К СОСЕДЯМ В ТРИГОРСКОЕ …А за Александр Сергеичем Конь оседланный стоит. Вот поедет –... КОШКИН ДОМ (русская считалка)   Тилим-бом, тилим-бом! – Загорелся кошкин дом. Трали-вали,... ПОЛСТОЛЕТИЯ ТОМУ НАЗАД День начинался коврижкой домашней, Запахом сдобы в громадной квартире, Старой... [...]
Стихотворения / 1990-1999Человек ждет поезда. Сутки. Вторые. Третьи. Поезда всё нету – где-то затор. Там женщина. Она должна была его встретить. А его нет до сих пор.   То он возмущался, что поезд всё не приходит, Ссорился с вокзальными служащими, даже переходил в крик. А потом – ничего, прижился вроде, Привык.   И пока уборщица шваркает тряпкой, Бормоча под нос себе: «Экий стыд!», Он стелит себе газеты – на полу под утро зябко – И спит.   Просыпаясь, он наблюдает, как ласточки лепят гнездо на высоком вокзальном своде, И однажды обрадовался, увидев маленькую головку, выглянувшую из гнезда… А там – женщина. Она всё ходит и ходит – Всё встречает и встречает бессмысленные поезда.   25.01.1993 Похожие: ПАУК Все равно – я иначе не мог. Ночь была. Было... ФЕВРАЛЬ 1990 ГОДА Весну лихорадило, как никогда: Давление падало и поднималось, Не просто... У МОГИЛЫ У могилы говорили речи. Ноги утопали в желтой жиже. И... КОГДА-ТО ТАМ БЫЛ ДОМ Казалось бы, спросить – чего уж проще – И оборвать... [...]
Стихотворения / 1980-1989Всю ночь кричали петухи… Булат Окуждава *** Всю ночь шел спор до хрипоты И жгли свечу. И кто-то говорит: «А ты?». Но я молчу. И спор проходит стороной – Валяй, ребята. Все это было и со мной. Давно когда-то. А поутру (затрубит рог И филин ухнет) Хозяйка яблочный пирог Несет из кухни. И тесто дышит горячо Лимонной долькой… И пухлое ее плечо. И все. И только. 10. 5. 88 Похожие: ПРОВОДЫ Человек домой пришел После стольких дней разлуки. Скинул ватник. Вымыл... ТЕНИ Над городом висел обычный смог. Стояла осень. И была пора... ИМЕНИНЫ Как принято, как дедами завещано, Пригласили гостей, накупили водки, Поставили... ПИЛАТ Тьма источала мед и яд. Недвижно. Недоступно зренью. Страдая медленной... [...]
ПрозаОни жили в темноте. «Мы не должны видеть дуг друга» — таков был закон их племени. Он не знал. Почему. Если бы не этот закон, он даже не знал бы, что можно еще и видеть. Всех своих соплеменников он просто ощущал. По запаху. На слух. Но кто-то из них видел. Иначе откуда быть закону? Он даже узнал, кто. Но когда он спросил у того, кто знал, тот сказал: «не дай тебе бог сынок». И потом долго вздрагивал. Наверное, от воспоминаний. А к нему это привязалось. Он думал об этом, когда сидел неподвижно и пялился в темноту и когда бежал, сломя голову, по отполированным плитам, ровным и одинаковым, которыми было размеренно пространство. Куда и почему он бежал, он тоже не знал – просто бежали все и он бежал. Наверное, мы уроды – думал он – потому мы не хотим видеть сами себя. Мы уроды и трусы. — Наверное, мы уроды, — сказал он отцу. — Мы ? – сказал отец. — Нет. Ты – урод. Потому что только урод может так думать о своем племени. — Но тогда почему, почему? Почему вы не говорите мне этого? — Потому что самый страшный страх – ожидание страха, сказал отец. — Но разве сейчас, когда ты говоришь мне это… — Нет, — сказал отец – Сейчас,пока оно не стало для тебя чем-то, ты не боишься. Нельзя бояться просто страшного. Чтобы бояться, нужно знать. — Но я хочу, хочу знать! — Ты дурачок. Ничто не приносит большего несчастья, чем знания. — Нет, — сказал он. — Хватит, — сказал отец. – Бегай. — Зачем нам бегать? — Потому, что тот, кто умеет быстро бегать, умеет жить. — Почему? Но отец не ответил и побежал по гладким плитам… А потом, когда он уже вырос, он встретил старика, который рассказал ему странную вещь. Время от времени на его племя нападала страшная болезнь. Она настигала всех сразу. Она приходила к ним на бегу. Сначала замедлялись жвижения. Просто ноги становились слабыми. А потом они умирали. Так вот, на дороге. Там, где она их заставала. — Почему же ты остался живым? — Это так же непонятно, как наша болезнь,- сказал старик. Наверное, так нужно, чтобы племя не умерло совсем. Всегда кто-то остается. Может быть, когда это придет, это будешь ты. Кто знает? Но пришло другое – то, о чем никто не говорил. Сначала раздался страшный скрип. И в этом скрипе случилось что-то такое, что стало видно всех. И все побежали. Побежали так, как никогда не бежали. Они натыкались друг на друга, отталкивали друг друга. И оттого становились уродливыми. — Я был прав, подумал он. – Они уроды, потому что их уродует страх. Не надо бояться. Только и всего. Это то, что я скажу теперь другим. Потому, что я это видел. И он не побежал. Он стоял на месте и с любопытством. К которому примешивалась презгливость, рассматривал толпу своих жалких рыжих соплеменников. А потом появились громады. Он не мог бы их описать. Они поднимались и опускались. Медленно поднимались и опускались в самую гущу тех, кто бежал. И когда они опускались. Раздавался страшный хруст. И для них все было кончено. Теперь он и сам хотел побежать. Он забыл, что это уродует, он просто уже не думал об этом, а видел. Видел эти громады и слышал хруст. Но он не мог побежать. И это его спасло. Потому, что громады прошли мимо. И опять мысль вернулась к нему: «Вот не надо бояться, — подумал он. И тут что-то сбоку зашумело, и ливень, обрушившийся сверху стал тащить его куда-то против его воли. «Что это?» «Что это?!», — захлебывался он. Но времени для того, чтобы понять это, уже не было – вода, урча и завихряясь, втащила его в черную воронку. — Нужно пригласить бабу Дусю. Опять их развелось здесь черт знает сколько, – сказала женщина, выходя из душа. Похожие: СЛЕПЩИК — Садись и сиди здесь, на диване. Вот тебе книжка.... ВАМ БАРЫНЯ ПРИСЛАЛА СТО РУБЛЕЙ До районного центра, куда я ехал, было уже рукой подать.... ЖУК — Часы знаменитые, швейцарские, царские! — кричал солдат, посверкивая зеленым.... ПОЛОТЕНЦЕ Он попал в Одессу впервые, проездом, провел в ней восемь... [...]
ЛитературоведениеС Яковом Островским я познакомился пятьдесят лет тому назад, в году 1958-59. Я был тогда еще студентом, а он уже работал. Из всех моих тогдашних друзей-приятелей он как-то выпадал или, лучше сказать, выделялся. Потому что я был физиком, заканчивал физический факультет университета, а он филологом. А так как тогда в самом разгаре была вселенская дискуссия между физиками и лириками, то вот мы автоматически составляли такую классическую пару. «Физический» смысл дискуссии состоял в том, чтобы показать всему народу, что физики делают науку, наука толкает вперед производство, а производство производит хлеб, мясо и штаны, без которых жизнь на земле невозможна и поэтому свои песни лирики, без физиков, петь не смогли бы. Или еще короче: без лириков жить можно, без физиков – нет. Но была еще и скрытая мысль сей дискуссии: физики умные, а лирики…, ну как это сказать помягче…, а лирики наоборот. Не знаю, как для лириков, а для физиков это было аксиомой и ее справедливость физики демонстрировали с помощью дискуссии. И вот надо же такому случиться, что познакомившись с Яковом, я напоролся на исключение.Вот, например, один из фрагментов нашего разговора.Как-то я ему сказал, что мне нравится Евтушенко и, в частности, назвал какое-то стихотворение. — Прочти, — сказал Яков. Я прочел. — Дерьмо, — заключил он, — как и весь Евтушенко. — Ка-а-к??!! – воскликнул я, — Евтушенко дерьмо??! — Дерьмо, — повторил Яков, — Евтушенко не поэт. — Та-а-к, — сказал я с решительным видом, внешне приведя себя в порядок, коль ты знаешь, кто поэт, а кто наоборот, то, очевидно, тебе известно определение. Сообщи! — Определение?… С определением пока сложно, но могу продемонстрировать.— Демонстрируй!Он подошел к книжному стеллажу и взял том Маяковского. — Евтушенко у меня, к счастью, нет, проведем демонстрацию на Маяковском. Он же тебе тоже нравится, не правда ли? — Нравится, — оторопело сказал я, — а что, Маяковский тоже не поэт? Он наугад открыл том, мельком глянул на попавшуюся страницу, вслух прочитал несколько строф и спросил: — Понятно? — Да, — ответил я. — Мысль ухватил? — Вроде бы. — Скажи своими словами. Я сказал. — Уже хорошо, — отметил Учитель, — а теперь послушай еще раз. И он прочитал тот же отрывок, переставив некоторые слова, от чего рифма исчезла. — А теперь скажи мне, что, кроме рифмы, этот отрывок потерял? Я задумался и, в конце концов, сказал: — Да вроде бы, ничего. — Правильно, ничего. Так вот, — продолжил он, — то, что я прочитал, есть рифмованная публицистика и ничего общего с поэзией не имеет. — Но с рифмой же … — Да, — согласился Яков. — Кстати, есть стихи и без рифм. Без рифм, а настоящие. — Ну, хорошо, а как определить, что данный стих следует отнести к поэзии? — О, вот этот вопрос правильный. Возможно, мы вернемся к нему. Когда подумаешь и сам поищешь ответ.Но мы не вернулись. А еще Яков писал стихи, большинства из которых я не понимал. Вот просто не понимал и всё: не видел картинки, не понимал смысла, как у Носова Поэт говорил Незнайке: рифма есть – смысла нет. Казалось бы – что за проблема? Вот автор, спроси, и он тебе все расскажет. Фигушки, он всегда отвечал одинаково: “Здесь же все по-русски написано! Читать умеешь, умей думать». (Замечу в скобках: тексты своих стихотворений Яков никому не давал, поэтому думать можно было только воспринимая на слух, а с этим у меня всегда были проблемы).Но видя мою страдающую рожу, он иногда решался и становился учителем младших классов.— Ну, хорошо, — говорил он, — слушай:Две медузы повисли на ржавых якорных лапах,Палуба пахла сандалом, солью, смолой и небом.И человек как сомнамбула свернул на этот запах, Рука с коготками розовыми аккуратно вписала “не был”. Не был. Трюм задохнулся под тяжестью бочек и вьюков,В конторе ключи со скрежетом поворачивались в замках,А он все стоял у борта и щурился близорукоИ тонкая, серая папка подрагивала в руках . Море было зеленым и небо было зеленым,И не было моря и неба, и время одно текло.Пахло пенькой смоленой, пахло ветром соленым,Море дробило о берег бутылочное стекло. И только когда капитан сказал по извозчичьи “трогай”,И редкие капли стер со лба волосатой рукой, Человек не оглядываясь пошел обычной дорогой,Стуча каблуками туфель как деревянной клюкой. — Что ты понял? После недолгой паузы я ему отвечал: — Ничего. — Совсем ничего? — Совсем. — Ты идиот? – спросил он, вывернув голову и заглядывая мне в глаза. — Не исключено, — отвечал я, честно страдая внутри. — Ну, тогда совсем другое дело, — весело заключал он, — тебе надо было раньше меня об этом предупредить. Давай тогда будем читать по складам: Две медузы повисли на ржавых якорных лапах,Палуба пахла сандалом, солью, смолой и небом.— Вот нарисована картинка. Расскажи мне своими словами, что ты видишь? — Грузовое судно в порту стоит, — отвечаю. — О, так ты не полный идиот, приятно слышать, — Яков, довольный, улыбается. — А что это судно в порту делает? — Вроде бы грузится. — Почему “вроде бы”? “Трюм задохнулся под тяжестью бочек и вьюков” – конечно грузится. А что дальше было с судном? — Загрузилось и ушло. Яша, ты меня действительно держишь за идиота? — А-а-а, — расплылся в улыбке, — задело? А почему ты говорил, что ничего не понимаешь, даже совсем ничего. Ладно, поехали дальше: И человек как сомнамбула свернул на этот запах. — Здесь все ясно? — Нет, не ясно, — полуобиженно отвечаю, — что это за человек, откуда он взялся? — А что тебя интересует? Как его звать? Сколько у него детей? Когда он последний раз менял носки? “Действительно, — думал я, — что мне о нем надо знать?” – Я тебе дал информацию, — продолжал он, — которая тебе необходима на данный момент: человек как сомнамбула. Ты знаешь что такое “сомнамбула”? — Да, что-то вроде лунатика. — Правильно. И рекомендую обратить внимание на слово “свернул”. Не “пошел”, а “свернул”. А теперь расскажи своими словами картинку, нарисованную этой строкой. Только без обид, пожалуйста, хорошо? Я имею больше прав на обиду, ибо кто кого насилует? — Некий человек куда-то шел, — говорю я уверенно, — и вдруг, по запаху, почувствовал, что в порту стоит судно. И, забыв обо всем на свете, человек свернул в порт, хотя шел совсем в другое место. — Ну, ты делаешь успехи, — он развел руками, — так скоро и гением станешь. А что ты можешь узнать об этом человеке из строчек: А он все стоял у борта и щурился близоруко, И тонкая, серая папка подрагивала в руках.И дальше: Человек, не оглядываясь, пошел обычной дорогой, Стуча каблуками туфель как деревянной клюкой.— Что этот человек стоял в порту до тех пор, пока судно не загрузилось, а потом ушел. — И куда пошел? — Не знаю, в стихе этого нет. — А если подумать? — Ну, “пошел обычной дорогой”. Откуда я знаю его обычную дорогу? — А куда люди обычно ходят? — В магазин ходят, на базар, на работу, на пляж, мало ли куда! — Ну, хорошо, запомни это. А почему ты ничего не говоришь о строке “И тонкая, серая папка подрагивала в руках”? – продолжал Яков. — Я думаю, что это несущественная деталь. — А-а, даже так? – удивился он. – Ты думаешь! А почему ты так думаешь, на каком основании? — Ну, так мне кажется. Тебе надо было как-то закончить четверостишье, вот ты так и написал. — Тогда вот тебе совет, — Яков сделал паузу, а потом в его голосе зазвучал металл, — в настоящих стихах нет ничего не значащих слов, не должно быть. И это относится не только к моим стихам. Если они настоящие. Рекомендую исходить из этого, когда занимаешься своим думаньем. — Слушаюсь и повинуюсь, — я пытался свести свой прокол к шутке, но Яков надолго замолчал.— Ну ладно, проехали, — сказал он наконец, — оставим пока эту строчку. В первой строфе мы пропустили строку: Рука с коготками розовыми аккуратно вписала “не был”. — Вот тут я сразу сдаюсь, — сказал я бодро, — ничего не понимаю и придумать ничего не могу. — Я этого ожидал, — сказал Яков с несчастной гримаской. – Кому может принадлежать рука с розовыми коготками? — Кому угодно, — сказал я быстро. — И тебе в том числе? — Да. — Посмотри на свои ногти, они розовые? — Розовые, можешь убедиться, — я протянул свою руку. — Они не розовые, — ответил Яков, не глядя на руку, — они естественного, телесного цвета. А розовыми они станут если их… — Вскрыть лаком, — догадался я. — Гений, — хмуро буркнул Яков. – Ну и кто обычно ходит с маникюром? — Женщины. — Да. А почему эта женская рука написала “не был”? — Яша, — сказал я улыбаясь, — ты будешь смеяться, но я не могу ответить на этот вопрос. — Вот об этом ты можешь не беспокоиться, — сказал он твердым голосом, — смеяться я не буду, потому что я уже готов плакать, — он снова замолчал. — Хорошо, оставим это. А строчку “В конторе ключи со скрежетом поворачивались в замках” ты тоже не понимаешь, да? Я молча, с несчастным видом, смотрел на Якова – мне действительно было стыдно, но что я мог сделать? — Какое слово главное в этой строке? – спросил он. — Контора, наверно. — Правильно. А теперь, в остальном тексте стихотворения, найди слово, которое лучшим образом подходит к слову “контора”. — Папка, — сказал я почти сразу, — тонкая, серая папка. — Да, правильно. Попробуй теперь связать эти две строки. После некоторого раздумья я предположил: — Он нес серую, тонкую папку в контору? — Почему “нес”? — Ну, как же? – теперь я удивился, — он ведь шел с папкой, когда свернул в порт. — Да, но спрашиваю еще раз, медленно, по складам: откуда …человек… свернул… в порт? — С обычной дороги, — ответил я. – А-а! – меня осенило, — он шел на работу, человек работает в конторе! — Слава Богу, — устало сказал Яков, — а что означает “В конторе ключи со скрежетом поворачивались в замках”? — Наверное, было утро, начало рабочего дня и контора открывалась. — Молодец! Только не утро, а вечер, и не начало, а конец? Потому что, -продолжил он, заметив мою отвисшую челюсть, — «А он все стоял у борта». Время, время за этим – весь рабочий день простоял! Ну, а теперь, может быть догадаешься, к кому относится “не был”? — Да, — мне уже было все ясно, — женщина, которая в конторе ведет табель, написала это против фамилии человека, который не пришел на работу. — Господи! — сказал Яков тихим голосом, — как хорошо, что на этом свете все имеет конец. Все, — сказал он громко, вставая, — урок окончен. Но знай: то, что теперь тебе ясно, есть лишь карандашный набросок картины. Мы пропустили много слов и даже строчек. И главное, мы даже не коснулись главного: в чем же смысл, идея стиха, что им хотел сказать автор, ведь что-то же он хотел этим сказать. Ты можешь, например, ответить, коль тебе уже все ясно, почему человек вообще поперся в порт, хотя шел на работу?— Ну, наверно он был любопытный, я бы тоже пошел посмотреть, как судно грузится, это интересно.— И простоял бы там весь день?— Ну нет, конечно, полчаса, может быть – час…— А человек простоял день! Почему?И тут я надолго задумался. Действительно, почему? Это же явно ненормально – простоять в порту весь день, наблюдая за погрузкой судна. Здесь есть, очевидно, какая-то внутренняя тайна, какая-то невидимая связь. Может быть этот человек раньше был грузчиком и ему интересно было смотреть на работу бывших коллег? А может быть он плавал на этом судне, был матросом или даже капитаном? Встреча с молодостью? Но тогда он должен был быть «своим» в порту, коль это было его прежнее место работы, своим для грузчиков или своим судовой команде или капитану. Однако тогда, наверно, он не стоял бы одиноко, не «щурился близоруко», за весь день его кто-то должен был признать, окликнуть… А может быть это судно связано с какими-то воспоминаниями…, но об этом нет никаких намеков в тексте.«Как сомнамбула», как лунатик… В третьей строфе, которую мы совсем не упоминали, описано, наверно, душевное состояние нашего героя – море, небо, запахи, прибой с бутылочным стеклом. И, кстати, человек свернул именно на запах, который «превратил» его в сомнамбулу. Так может быть этот человек просто болен морем? Родившись у моря и проведя около него свое детство, какой мальчишка не мечтает о далеких походах, открытии новых земель, морских боях и встреч с пиратами? Большинство, вырастая, оставляют эти мечты в детстве, но некоторые расстаться с ними не могут. Очевидно, наш герой именно таков: мечта не сбылась и жизнь не сложилась. По состоянию ли здоровья («щурился близоруко»), по другой ли причине, но все это очень серьезно, потому что Стуча каблуками туфель как деревянной клюкой – старость, немощность, жизнь уплыла вместе с судном.Яков внимательно выслушал мои варианты, чуть улыбаясь, а когда я спросил его, какой из них верный, он мгновенно ответил:— А вот это – зюски! Урок окончен и на этот вопрос ответа в задачнике нет. Как и в жизни, кстати. Сам ножками ходи и сам решай что правильно, а что неправильно.— Хорошо, – сказал я, – спасибо и на этом, было очень интересно и поучительно. Однако, последний вопрос, очень важный.— Ну, давай.— Значит, чтобы понимать настоящую поэзию, надо быть Шерлок Холмсом и уметь разгадывать подобные ребусы, кроссворды и шарады?Яков отвернулся и стал ходить по комнате, низко опустив голову. — Извини, дорогой, — сказал он, остановившись передо мной, — не могу утверждать, что ты безнадежен. Но ты физик, ты мыслишь в понятиях, и потому тебе нравятся евтушенки, которые пишут рифмованными понятиями. А «лирики», то бишь, настоящие поэты, рисуют, настоящие поэты – художники. И потому, либо ты освоишь их язык и постепенно научишься понимать его сходу, либо… Займись лучше кроссвордами, а? — Вадим Лившиц Похожие: ДИАГНОЗ Графомальчик – это диагноз. «Юноша бледный со взором горящим» –... УРОКИ «ВЕЩЕГО ОЛЕГА» Урок чтения Мы ленивы и не любопытны. Прочитав стих, мы... СТИХ И СУДЬБА ПРОЛОГ Из Википедии: 1831 год. После 8 сентября, когда Шопен... ПЛАЧ ПО БРОДСКОМУ А вот Скрипач, в руках его тоска и несколько монет.... [...]
Стихотворения / 1950-1959…Когда-то она лежала на берегу, белом от зноя. В мириады желтых шорохов кутал песок ее, И зеленой толщей воды казалось ей небо сквозное, Иногда удивительно близкое, иногда непонятно высокое.   Иногда… Только это кажется – море ушло давно. Она лежала на берегу среди окурков, пижам и бесконечных историй. Отрешенная от всего, познавшая только одно, Она слушала море.   Осенью дождь бродил босиком по лужам, Наполненным небом серым и чайками до краев. Тогда она старалась зарыться в песок поглубже. И думала о своем.   Приходила зима. Песок становился похожим на соль, И мягкие хлопья падали, пропахшие морем и солью… Она лежала наедине с радостью, похожей на боль, И очень похожей на счастье болью.   Одинокой, жилось ей совсем не сладко – Слишком много ушло, слишком мало осталось… Иногда она замечала на панцире новые складки И думала про себя: старость.   А потом… Потом ее кто-то поднял, Приспособил под пепельницу по практичной мужской привычке. …Приходили какие-то люди, спорили об искусстве день ото дня И совали в нее окурки и обгоревшие спички.   Только что ей до этого, если каждый шорох и шаг, И обычный уличный шум, и шарканье ног в коридоре Она понимала по-своему. И билось в ее ушах Вечное, как мечта, неизбежное, как любовь, море. 14.03.1959 Похожие: МОЛЧАНИЕ Так она и стояла. Затерянная. В сером плаще. А он... ЖЕНЕ Вот она лежит у меня на ладони, маленькая Джоконда, только... ГОРОДСКОЙ НОКТЮРН У ночи своя походка. У человека – своя. Человек останавливается.... ЗЕРКАЛО На кухне, между умывальником и плитой, Висело старое зеркало. Оно... [...]
Стихотворения / 1960-1969Говорили много фраз. Пили много вина. А у женщины вместо глаз Была боль одна.   И давило, как горб: – Замаяли, замели. Так стучат о гроб Комья земли.   …Рот сухой облизав, Когда уходили прочь, Сказала, не глядя в глаза: – Куда тебе … в ночь?   И он, как столб забил, Сказал: – Стели, что ль … Он баб таких любил, В которых боль.   30.07.64   Похожие: ГОД ТРИДЦАТЬ СЕДЬМОЙ (цикл стихов) И было утро И человек взглянул на часы. И увидел,... МОЛЧАНИЕ Так она и стояла. Затерянная. В сером плаще. А он... ТОТ, КТО ОСТАЕТСЯ СОЛДАТОМ Еще несколько минут он чертил карандашом по бумаге. Линии ложились... ПАУК Все равно – я иначе не мог. Ночь была. Было... [...]
Стихотворения / 1980-1989Край родной тосклив и беден. Боже мой, куда мы едем! (В смерть, наверняка). И на длинных перегонах Только детский плач в вагонах Долгого товарняка.   Боже, что же с нами станет? Где-то в дальнем Казахстане Бабушка умрет. И над ней в земле случайной Не труба споет печально – Ослик заорет.   Все мне снится этот ослик… Только это будет после. После… А пока Кто-то там идет к победе, Ну а мы все едем, едем, И мотается на стыках Хвост товарняка.   25.02.88 Похожие: В КОЛЕЕ Будет снег. И будет колея То и дело расползаться жижей.... СМЕРТЬ КАПИТАНА Умер старый капитан. Он готовился к событью, А теперь готов... ПРОВОДЫ Человек домой пришел После стольких дней разлуки. Скинул ватник. Вымыл... МЕНЬШИКОВ Сии птенцы гнезда Петрова В пременах жребия земного… День стоял... [...]
ПублицистикаНи дать, ни взять Все дело в глаголах. В действии. “Наша задача — взять власть в свои руки”. Так говорилось вначале. Взять — это значит, приложить усилие. Или насилие. “Взять землю у помещика — такова суть дела”. Взяли… И создали общество распределения. И сменили… глагол — глагол “взять” для новой власти, впрочем, как и для любой власти, стал неудобным. Тем более, у кого брать? У рабочих и крестьян? У себя же? У власти? Приложить к ней усилие? Или насилие? В общем, с глаголом “взять” получалась форменная чепуха — глагол перестал идти в ногу со временем. И стали, вместо него, внедрять другой: “давать”. Давать стали все, что осталось от того, что взяли: соленую воблу по карточкам, меховые шапки, квартиры, которые раньше, припеваючи, занимали буржуазия и дворяне, какие-то — самые разнообразные — талоны, какие-то — самые разнообразные – места — в общем, все. В мозгах произошло некоторое смещение : с одной стороны, не отвыкли брать, с другой же, начали привыкать, что дают. И стала происходить с этим путаница в народе. Перекоп, например, брали сами, но кричали: ”Даешь Перекоп!”. А кто его должен был давать? Непонятно. Но поскольку лозунг шел сверху, а сверху давали, то и кричали так: ”Даешь!”. На лингвистический этот парадокс никто тогда, конечно, внимания не обратил — не до лингвистики было, поважнее были дела. А стоило обратить. Потому что было в парадоксе этом что-то от знамения времени. Нового времени. И глагол “дать” стал распространяться прямо-таки без всякого удержу. Давали Магнитку и Турксиб. Стали давать масло к хлебу. Глаголом “дать” все больше и больше насыщался внутриполитический лексикон. И он даже уже стал выпадать в осадок. И это естественно. Потому что выросли уже поколения, которые не брали — не участвовали, значит, во взятии. Которым давали. Все реже потому вспоминали в разных там газетах и вообще в печатной продукции, что власть в свои руки взяли, что землю взяли – много чего взяли. Все чаще стали писать: ”Советская власть дала крестьянину землю”, ”дала право на труд”, ”дала право на отдых”, ”дала женщине равные права с мужчиной” — практически все дала. Все дело в глаголе. Глагол внедрял ощущение зависимости. Что и нужно было власти. А давать не прекращали. Правда, давали все в очередях. Так что вместе с глаголом “взять” поистерлись и почти совсем вышли из употребления глаголы “покупать” и “продавать”. Просто смешно стало говорить: ”Продают муку”. Дают — это другое дело, это понятно. Внедряясь в голову простого, не совсем простого и совсем не простого человека, например, писателя или композитора, глагол “давать” был призван порождать в ней чувство неизбывной благодарности и неоплатного долга. И благодарность росла. Ибо с каждым годом давали все больше — рука дающая не оскудевала. Из власти сыпалось, как из рога изобилия: давали путевки, давали ордена (раз-давать стали позже), характеристики, направления в институт, давали среднее и даже высшее образование, соль, муку, сахар, масло и мясо. Дали Сталинскую конституцию. На фоне вчерашнего голода, голода, ставшего с 1917 года хроническим, все это представлялось полным изобилием. Дали-таки обещанное! И народ смотрел в руки власти преданно, благодарно и с надеждой: что еще дадут? Правда, при этом во все больших масштабах кого-то брали, все суровее кому-то давали. Но ко всему этому быстро привыкли и перестали замечать. Тем более, что власти обещали завтра дать еще больше, а послезавтра — и вовсе чего душа пожелает. И народ ждал — чему-чему, а ожиданию научился. В тех же самых очередях: стоишь себе, ничего не делаешь, маешься, а там, глядишь, давать начали. Теперь не зевай только. Долго и успешно воспитывала своих питомцев советская власть, создавая по Павлову условный рефлекс — чтобы в руку смотрел и к кормушке бежал. По звонку. Поощрение, наказание, а в результате — послушание. Такая система — пенитенциарная. Такое общество — распределения. Такие родители: Родина — мать, Сталин — отец. И вырастили. Иждивенца. Он и в руку смотрел и к кормушке бежал – к окошечку кассы. И пришли новые времена. Кормилица истощилась — грудь иссохла — шутка ли,70 лет. И отняли многочисленных детей ее от груди ее. И стало им голодно и сиро. И пришла им пора становиться взрослыми и самим добывать себе пропитание. А они не приучены — все на мать смотрят, все к груди тянутся: ”Мамка, титьки!”, все чуда ждут — авось молоко появится. А им: ”Нет социализма! Нет кормушки! Нет распределения! И производства тоже нет! Ничего нет!”. Ничего? Дудки. Главное-то осталось — микроб. Он-то самый живучий. На нем и государство выросло. И все мы. На этом самом — на ожидании чуда. Нельзя в одной, отдельно взятой? А вот и можно! Нельзя сразу из недоразвитого капитализма вперемешку с феодализмом в коммунизм? А мы верим. На полках пусто, а мы — “еще нынешнее поколение будет жить” — “раз — и в дамки”, как говаривал Ноздрев. Чуда, — кричим, -чуда! И чтобы без напряга — “по щучьему велению, по-моему хотению”. Как в сказке. И тогда приходит наперсточник с двумя колпачками и шариком. И супервайзер с гербалайфом. И целитель — экстрасенс, который раковую опухоль рукой снимет. И в газете появляется объявление: ”Как выучить иностранный язык за два месяца практически без усилий”. И институты становятся академиями. И кандидат наук переводится на английский и становится доктором. Без усилий — без диссертации и дополнительных затрат мозгового вещества. В обществе без надежды, в атмосфере ожидания чуда наперсточники растут, как грибы. Что там старый кустарь — одиночка! Вот уже ученый совет наперсточников решает вопрос: придумать такой факультет, чтобы студенты неслись безотказно, как куры в инкубаторе. Какие будут предложения? Врачи, учителя, инженеры — на это уже не идут: этих и так хоть пруд пруди, да и зарплаты не платят. Кто ж пойдет? Нужно что-то новенькое. -Журналистики! -Неплохо. -Маркетинга и менеджмента! -Очень хорошо. -Народных целителей со стажировкой в Индии! -Прекрасно! -А вот, скажем, парламентских деятелей с последующим устройством на работу? -Чудесно! И растут не по дням, а по часам престижные факультеты – колпачки, под которыми околпачивают студентов. На факультете журналистики лекции читают вчерашние преподаватели русского языка, не написавшие в жизни ни одной заметки. Мо-жет, они теоретики — диссертации защитили по журналистике? Нет диссертаций. А если и есть, то только не по журналистике. Лекторы факультета маркетинга и менеджмента только вчера узнали слова эти. И то по телевизору. А что делать — иначе зарплату где взять? Так три причины: историческая — то, что система распределения 70 лет выращивала из нас иждивенцев, бегущих к кормушке; психологическая — стремление получить все “практически без усилий” и социальная — то, что государство перестало нас кормить и загнало в угол, порождают ожидание чуда, ибо надежда на чудо появляется тогда, когда больше надеяться не на что. И тогда приходит наперсточник и сбывает нам по сходной цене чудо, которого мы ожидаем. И становятся вчерашние железнобетонщики народными целителями. И уже не различишь, где железобетонщик, где народный целитель-экстрасенс, а где…правительство вкупе с парламентариями, который год питающее нас надеждой, что вот-вот наступит благоденствие на основе всеобщего падения производства. А всего-то и нужно — два колпачка и шарик с инвестициями и стажировкой на Богамах. И растет, поднимаясь над нами, гигантская пирамида наперсточников — памятник безнадежности и неизбывной надежде на чудо. КОРОТКО И ЯСНО   *** Магазин закрыт. На нем табличка с надписью “перестройка”. И люди идут в другой. Через два квартала. В нем тоже ничего нет.   *** Уже перестроили черный хлеб: стоил 14 копеек, теперь — 22. Колбасы все еще нет. Перестраивают. В коопторг.   *** “Больше динамизма!” — таков новый лозунг. Цены демонстрируют торжество динамизма. Лестницу заменили эскалатором — то же самое, но больше динамизма.   *** Расцветает демократия: возникло Всесоюзное общество ветеранов, общество женщин, еще несколько других обществ. Человек из общества. Иди знай, из какого.   *** То частник выступал под видом государства. Теперь — государство под видом частника.   *** Экспериментально в отдельных районах, вместо одного, баллотируется два кандидата куда-то. Хотели послать куда-то обоих. Нельзя. Нужно одного. Тогда послали куда-то второго. *** Абуладзе: ”Покаяние”. Иззопов язык.   *** ЦК комсомола бежит за молодежью. Никак не догонит — одышка, ожирение — возраст. Молодежь пытается догнать ЦК комсомола. Напрасно — те все на машинах. Так и бегают друг за другом.   *** Реабилитировали Наполеона. Посмертно. Оказалось, что Ватерлоо не было. Вернее, было, но победили не те. А главное: Елена оказалась не святой. Какой ужас!   Невыдуманные истории Золото партии Есть история с большой буквы. Ее пишут. А есть истории с маленькой буквы. Их рассказывают. История с большой буквы всегда обращена лицом к политике. Истории с маленькой буквы – к человеку. Даже если они касаются политики. Вот одна из таких историй.   После исторической встречи Ю.В.Андропова с ветера­нами партии, на которой Генсек подчеркнул, что ветераны – это золото партии, было принято решение расформировать партийные организации пенсионеров при ЖЭКах и объединить всех коммунистов-пенсионеров в единые территориальные организации. Первое собрание новой организации, в которую вошел и я, было назначено на вторник на 14 часов в школе N 23. Без четверти два я пришел в школу. Возле дверей актового зала, где должно было проходить собрание, топталось несколько стариков и старушек. Я тоже стал топтаться. Прошло минут 20. Когда стало ясно, что что-то тут не так, кто-то из топтавшихся позвонил, и тут выяснилось, что собрание перенесли – теперь оно должно состояться в 3. Уходить уже было не с руки, и стали ждать трех. Золото партии, цвет партии ползет, с одышкой подни­мается по лестнице, шкандыбает – подтягивается. Три часа. Вошли в актовый зал, расселись. Четверть четвертого. Собрания нет. И нет секретаря, так что спросить, в чем дело, не у кого. Наконец появляется женщина (как выяснилось, секретарь – в глаза ее не видел) и объявляет: – Все пошли на Ширшова, 16. Собрание будем проводить там. Стало ясно: по-видимому, нас засекли, и мы в соответ­ствии с революционными традициями меняем явки – недаром же ветераны. Ширшова, 16. Низкое помещение окнами выходит на дощатый дворовый туалет: в одно окно – «М», в другое — «Ж». Правда, запаха нет – зима. Света тоже нет. – Ничего, – бодро говорит секретарь, – будем пока работать без света. В конце-концов, – думаю я, – подпольщики собирались не в лучших условиях. Все в соответствии с революционными традициями. Сумерки. Лиц почти не видно – конспирация. Тут выясняется, что не хватает стульев. Как самый молодой, бегу в ЖЭК, что рядом, и выпрашиваю три стула. Втаскиваю. Раздаю. Какой-то старик предлагает мне сесть с ним на один стул. Интеллигент. Отказываюсь. В это время впереди в темноте кого-то выдвигают в президиум. Освобождается два стула. Мой старик переходит на один из них, жестом предлагая мне садиться. Сажусь. Открывается дверь и входит бабушка с явно дореволюционным стажем. Отдаю стул ей. А сам становлюсь у дверей. Входит еще одна бабушка. Бегу и выпра­шиваю стул в ЖЭКе. За всеми этими стульями пропускаю половину собрания. А поскольку это собрание первое для новой организации, то, как выясняется, на нем присутствует представитель райкома. Молодой, напористый, он берет слово и приветствует ветеранов «от имени районной партийной организации». – Мне, товарищи, – говорит он далее, – очень понравилась атмосфера, в которой проходит ваше собрание. Какая атмосфера – здесь же дышать нечем! – задушенно кричит кто-то из темноты. И сидеть не на чем, – вздыхает рядом бывшая комсомолка. Не у вас одних так, – успокаивает представитель райкома. Действительно, думаю я, в стране еще не хватает стульев, туговато с электричеством – в общем, есть еще временные трудности. Но, видимо, ветераны партии как-то оторвались от жизни и уже не могут понять. А ведь понимали, всю жизнь. Понимали. – Товарищи, – говорит секретарь парторганизации, других помещений нам не обещают, так что будем обживать это. Я уже заказала портреты членов политбюро. Я стою, прислонившись к дверному косяку, и шепчу, как клятву: здесь будем стоять насмерть. Другие тоже стоят. Насмерть. 1997 Не на того напал Что-то с людьми нынче происходит.Недавно приятель мой, интеллигентный работающий пенсионер, всю жизнь при должностях бывший, рассказал мне такую историю.— Еду я утром на работу. Рядом – дама. Напротив – мужчина. У мужчины, представляешь, ширинка на пуговицах сверху донизу расстегнута. А он видеть этого не может – из-за живота своего, живот у него большой. Тут дама наклоняется ко мне и тихо так говорит: — Скажите ему, чтоб ширинку застегнул, а то мне неудобно. И мне, понимаешь, не очень удобно. И пока я думаю: сказать, не сказать, мужчина закрывает глаза, вроде задремал. Теперь уж совсем как-то – что ж, будить его? Тут он открывает глаза и вдруг говорит: — Вот понять хочу: что вы за люди повылезли, с дипломатами? Хоть ты, например? Я сначала даже не понял, кому это он. А он на меня смотрит и еще громче: — Что у тебя в дипломате? И вообще, кто ты такой? Тут я уже понимаю, что это он мне. Но от неожиданности у меня аж язык во рту заклинило. А он и не дожидается – меня заклинило, а его зациклило: — Вот я инженер. На заводе работаю. А ты кто? У меня в сумке завтрак. А у тебя в дипломате? Ну что можно везти в дипломате? Кто ты, чтобы вот так с дипломатом ездить? Господи, ну что он ко мне привязался?! Да отвяжись ты от меня, ради бога! И тут меня расклинило: — Вы бы лучше, — говорю я, — чем дипломатом моим интересоваться, ширинку застегнули, а то она у вас вся нараспашку. Ну, думаю, теперь-то он от меня, наконец, отвяжется. А он, как ни в чем не бывало, ширинку свою на ощупь застегивает по пуговице и при этом не останавливается: — Подумаешь, ширинка! Я вчера в командировке был. Утром приехал. Вот только сумку схватил с завтраком. А что у тебя в дипломате? Кто ты чтоб с дипломатом ездить? И тут меня прорвало: — Да жидо-масон я, хоть и украинец во всех коленах! Жидо-масон, понимаешь?! Карл Маркс, Троцкий, Ленин! И я! — Да нет, — вдруг засмущался он, — я лично против евреев ничего не имею. — Имеешь! – уже почти ору я на весь троллейбус. И откуда что взялось – я уже совершенно не соображаю, что говорю. – Это ты, — кричу, — Ленина возле обкома краской замазывал? А теперь торбинкой с завтраком прикрываешься? А он глаза выпучил от удивления и только бормочет: — Да не красил я Ленина. У меня и краски нет. Вот привязался! Ну, тут как раз моя остановка. Я и сошел. А на работе меня сотрудники уже третий день вопросом донимают: — Что у вас в дипломате, Юрий Борисович? Много их в том троллейбусе ехало.   *** 13 марта 91 года. Троллейбус. Водитель резко тормозит. Мужчина возле кабины: — Я вот сейчас вытащу тебя оттуда да мордой об асфальт заторможу! Голос откуда-то сзади: — А ты и дальше за Союз голосуй! Они тебя мордой об асфальт всю жизнь тормозили и дальше так тормозить будут. Троллейбус ощерился голосами. Троллейбус раскололся. Рядом со мной мужчина лет сорока. В руках, видно, только что купленная (рассматривает, обнюхивает) «Меринг и Маркс». Вслушивается. Закрывает книгу. Ко мне: — Говорят: Брежнев. Брежнев еще ничего, жить можно было. А этот придурок откуда взялся? Союз развалил. Европу отдал. — И Персидский залив, — поддакиваю я и начинаю протискиваться к выходу. Придурок – он придурок и есть. Из троллейбуса – в сберкассу – платить за квартиру. В сберкассе тоже не протолкнуться. Молодая женщина с ребенком на руках. Кто-то впереди говорит: — Женщина, идите без очереди. Женщина, как-то виновато оглядываясь, покорно проходит вперед. — Могла бы и постоять, — почти спокойно говорит пожилая. – Погуляла бы с ребенком. Пенсионер, стоящий рядом, с лицом «бвшего»: — Молодежь. Они везде лезут. Я-вот… у меня одни штаны были. Переходит на визг: — Да выбросить ее – и все! Пожилая (тоже уже с повизгиванием): — Я в горячем цеху работала. На Петровке. В баню шла – с меня текло. Голодали. И ничего. — Ничего, — говорю я успокаивающе, — они еще тоже голодать будут. То ли аргумент подействовал, то ли энергия вся в гудок вышла – успокоились. Выходя, подумал, вспомнил: «Из искры возгорится пламя». И холодок по спине.   17. 03. 91. Избирательный участок. День голосования: скажите «да» Союзу! Чтобы сказали, демонстрация изобилия (будущего) – кефир в вестибюле. Кефир! И ни одного человека. То есть без очереди! Подхожу ближе. Глазам не верю. Тут же подходит женщина. Тоже не верит: — Продаете? — Только в обмен на бутылку. Люди недальновидны – приходят голосовать без бутылок. Организаторы дальновиднее – увезут назад и… распределят. «Голосуйте за Союз!».   16. 12. 92. Вчера был слух: завтра будут давать мясо, по 107 (а на базаре –300). Очередь занимали с ночи. Синие чернильные номера на ладонях уже перевалили далеко за 100. Стоят. — Говорят, будет после обеда. — Что значит «говорят»? — Заведующая сказала. В обед всех выгнали на улицу. — Обед кончится – впустим. Мороз. Обед кончился полчаса назад. Стоим. Наконец впустили. Мяса нет, но хоть тепло. Стоим. Мяса так и не привезли. …И стоять будем Пошел я в овощной магазин. На борщ купить. Есть капуста. И картошка есть. И бурачки. Продавщицы нет. И в очереди трое стоят всего: один мужчина и две женщины. Я четвертый. Стоим, Уж пятая появилась, шестой и седьмой пришли. – А продавщица где? — осведомляюсь я у третьей. – Сказали, товар принимает. – И давно? – Не знаю, я пришла – ее уже не было. От нечего делать смотрю, как два плотника под руководством директора новую дверь устанавливают. А очередь тем временем растет помаленьку. И терпение иссякает. И кто-то сзади уже обобщает про «наши порядки». И кто-то другой подхватывает, что «у нас людей ни во что…» И это все громче. Просто уже вот-вот начнется. И тут она появляется из подсобки. И успокаивающе, как детям: – Ну, чего расшумелись? Сейчас всех отпущу. И всех сразу отпустило. Но только она свою тару на весы поставила, директор кричит. – Иди дверь подсоби ставить, бо мне уже некогда. А люди подождут. И она разводит руками и выпархивает из-за прилавка. И тут я не выдерживаю. Я вытыкаюсь из очереди, подхожу к этому директору и говорю ему про «наши порядки» и про «»людей ни во что» – короче, пусть продавщица идет и отпускает, а дверь подождет. И вдруг от очереди отделяется второй, с орденскими колодками, и строго так говорит: – Не мешайте людям работать, только время затягиваете. И вся очередь сразу начинает волноваться и шуметь, что вот «трудно ему постоять», что «пришел здесь права качать, ты дома качай», что «все стоят, как люди, а он… Барин выискался – ему больше всех надо!» А и правда, что мне, больше всех нужно? Плюнул я на свой борщ и пошел из магазина. До сих пор понять не могу, чего это они так. Одно только и ясно: на том стоим. 19 июня 1997 ШКОЛА ВЫЖИВАНИЯ КАК ПРОЖИТЬ НА СТИПЕНДИЮ Начните с психотерапии. Вам не по карману мясо? Станьте убеж­денным вегетарианцем. Как Лев Толстой. Оказаться в компании с графом не только полезно, но и приятно. И поможет избавиться от комплекса неполноценности. Что до молочных продуктов, представьте себе, что все это – от коров, кормленых травой после Чернобыля, – и ваше желание как рукой снимет. Просыпаясь, думайте о том, что сахар – это белая смерть, а прочие сладости ведут к диабету и ожирению, и благодарите власти за ограничение своего рациона. Как видите, благодаря психотерапии необходимая вам «корзина» сильно уменьшилась, а количество дней, которые вы можете прожить на свою стипендию (а то и зарплату), увеличилось. Если вы все равно не можете дотянуть до конца месяца, рекомендую вам новую систему питания. Нет, не по Шелтону и Брэггу -модные на Западе системы, рекомендующие на завтрак два банана, вам не подходят. Я предлагаю совершенно кондовую, приспособленную к местным условиям и проверенную на себе систему – первобытную. Как известно, первобытные люди, как животные, питались по сезону. А поскольку мы по уровню жизни приближаемся к первобытному состоянию, питайтесь по сезону – сезонная пища намного дешевле. Ни в коем случае не ешьте фруктов зимой или первых овощей летом – в это время их тяжело переваривает ваш кошелек. Летом – нажимайте на помидоры Но не сразу. Даже в светлом коммунистическом вчера я не ел помидоров по рублю. Выжидал и тогда, когда цена их опускалась до 50 копеек и выходил на охоту только к тому времени, когда она доходила до 30. И покупал за 15. Вы скажете: как за 15 и при чем тут охота? При том и охота, что за 15. Приходя на рынок, я перехожу на режим поиска. Я отворачи­ваюсь от крупных и обхожу помидоры средней величины, не моргнув глазом, прохожу мимо бабок и молодиц, перед которыми по­мидоры возвышаются горой. Но вот взгляд мой цепляется за бабку, которая уже завершает базарный день. И тут я пикирую, как кор­шун на добычу. – Почем? – Тридцять. – А такие? – показываю на помидор, только цветом отличающийся от винограда. – По двадцять. – А если выберете и я все заберу? – Ну, то по п’ятнадцять. И все довольны: бабка – потому, что на такие никто и не смотрит, привыкнув, что крупное лучше мелкого и не вдумываясь в то, что это относится ко всему, что дает отходы в виде корки, кожуры и прочего, а помидоры – продукт безотходный, я – понятно: ешь на здоровье сколько влезет три раза в день – с луком и постным маслом, с хлебом и… Не знаю, как вы, а я люблю сало. Но с салом есть тонкости. В прямом смысле: ищи свежее и самое тонкое, на которое покупа­тель, как и на твои помидоры, и смотреть не хочет, – его за полцены отдадут. Вы скажете: так оно ж не помидоры – шкура отходит Это правда. Но проверил и без шкуры дешевле. Теперь хочешь – соли, а хочешь, как я, – перетопи его с лучком – первосортный продукт получается – белый, вкусный, ароматный. Мажь на хлеб и… Изредка можно устраивать бесплатный молочный завтрак. Идете на рынок в молочный ряд и пробуете творог и сметану. А молочный ряд длинный… 17 июля 1997 Похожие: ШТРИХИ К ПОРТРЕТАМ. УЧИТЕСЬ У КЛАССИКОВ – Мне, пожалуйста, номер телефона Светлова. – Инициалы? Я удивился... О, ПАРИЖ! Я делал то же, что и всегда: думал. Париж, который... ДИАЛОГ И МОНОЛОГ — Знаешь, я замечаю, что мне все меньше и меньше... БОГ ИЛИ ЛИЧНОСТЬ В последнее время все более в моду входит мысль, что... [...]
Стихотворения / 1980-1989Пришел человек слепой. А слепые кому нужны? Посидел у бывшей жены, И ладно, и бог с тобой.   Он что? Он не в обиде – Слепые кому нужны?.. А жалко, что не увидел, Какая она с войны.   03.80 Похожие: ПРОВОДЫ Человек домой пришел После стольких дней разлуки. Скинул ватник. Вымыл... БАЛЛАДА О СМЫСЛЕ ЖИЗНИ Человек, геройски раненный в живот, Впервые подумал, зачем живет.  ... БАЛЛАДА НЕНАВИСТИ Наташе   Я язвами весь покрыт, как Иов, И бесплоден,... ПАЦАНЫ Несчастлив, кто молится многим богам. Счастлив, кто молится одному богу…... [...]
Стихотворения / 1970-1979Время было муторное. Голодно было, тяжко. А этот ходил по хутору, Стучал деревяшкой.   Заглядывались на него бабы, Зазывали домой – Мужик-то хотя бы, Даром что хромой.   Девки и те – без отказу. А он – не… Сперва решили – от сглазу, Потом – на войне.     Поплакали – и отстали. А после (дождались таки) Пришли с войны мужики И всех разобрали.     В сорок пятом, в июле, Хромой срубил себе дом. И свадьбу сыграл. Потом. Когда мужики вернулись.   30.10.76 Похожие: ЦЕЛАЯ ЖИЗНЬ Ах, морока! Боже ты мой, Такая морока! Рано девчонка пришла... ЧЕРНЫЙ СНЕГ Такого ветра не видали встарь. В полях продутых вороны кричали.... ПОСЛЕ НЕЕ Прошла через жизнь трещина. И вот уже много лет Приходит... ПОВЕСНЕ Когда наступала весна, старик начинал уходить. Каждый раз по весне.... [...]
ПублицистикаВ последнее время все более в моду входит мысль, что панацея от всех наших бед — в религии. Это проповедуют не только Солженицын и Ко. К этому все больше склоняется вчерашний убежденный атеист — интеллигент. Вместе с Вольтером он склонен полагать, что бога стоит выдумать. Богоискательство стало поветрием, таким же, как аханье перед рублевскими ликами, собирание икон, культурный отдых у монастырских стен. Но речь не об этом — не о моде и модниках, которые сегодня бегут за стариной, а завтра побегут за модерном, а то и умудряются сочетать все это разом. Не о них речь. Речь о тех, кто в поисках своих действительно обращается (или готов обратиться) к богу.   Мы лежали на берегу потока, начало которому давало озеро, перегороженное плотиной. Над нами на холме возвышался Ферапонтов монастырь с фресками Дионисия, совсем не величественный, как его старший брат Кирилловский, а даже какой-то домашний монастырь, но от этого не менее впечатляющий (а по мне — даже более). И фрески, которые я видел впервые, тоже отличались от рублевских тем, что били в них не лики, но лица, да и те, видно, мало интересовали художника. А интересовали его, наоборот, быт и объемы, телесные и осязаемые. Наверное, потому случайно обнажившийся кирпич на одной из фресок (над самым входом) не выпирал из общей картины, а казался ее естественной частью, как будто и его нарисовал Дионисий.   Слушай, — сказал мой друг — художник, — как ты думаешь, бог есть? Для меня в этот момент не было ничего, кроме монастыря, неба шума воды, равномерного и потому покойного, запаха свежескошенного сена — уже сена, но еще травы. И еще — фресок Дионисия, стоявших перед глазами. Думать не хотелось ни о чем. Даже о боге. — А кто его знает, — не поворачивая головы, сказал я.   — Но ты-то сам как думаешь? Это было как муха. Если не отогнать… — А тебе зачем это? Для интеллектуального разговора? Ну, скажу: да — что-нибудь изменится в твоем поведении? Схоластика все это, чесотка интеллектуальная, — все больше раздражался я. Но муха продолжала свое черное дело. — А мне вот нужен бог, — как-то по-детски искренне сказал мой друг. — Это когда ж он тебе понадобился? После монастыря, что ли? — все злился я. — Давно, — совсем не замечая моей злости, сказал он. — Помню, маленьким еще был. Нарисовал себе в спичечной коробочке бога и все открывал ее, когда никто не видел, и смотрел. А сказать боялся или спросить — мои-то неверующими были. Оба. От этого спичечного коробка злость моя испарилась, как не бывало ее. Теперь я повернулся к нему и даже приподнялся на локте. — Тебе-то какой бог нужен? — Что значит — «какой»? — А потому что, я думаю, у каждого какой-то свой бог. В этом отношении, как, впрочем, и во многих других, древние были ближе к истине — у них было много богов. Но то были боги социальные, разбитые по ведомствам — у каждого свой департамент. А я о личных разных. Я убежден, как к любому понятию, к Богу приходят от чего-то конкретного, от какой-то конкретной необходимости. Потому для каждого у него своя ипостась, и бог одного не похож на бога другого — просто словом одним называем, а за словом — разное. Вот, например, от горя идет человек к богу. Тогда его бог – Бог — утешение, Бог — утоли моя печали. А другой смерти боится. Для него бог — Бог-жизнь потусторонняя, Бог-бессмертие. Третий всю жизнь надеется найти миллион. Для него бог — Бог — Счастливый случай, Бог — Надежда. А тебе зачем? — Для меня, как для Толстого – Бог — Нравственносгь. Я думаю, что вера создает нравственность. «Господи, дай же ты каждому, чего у него нет», — вспомнил я слова Окуджавы. И еще я вспомнил отца Сергия. «Так вот для чего тебе бог!» Да нет, мой друг не был безнравственным человеком. Скорее, наоборот. Именно поэтому и мучился. Ибо была у него ахиллесова пята. И этой пятой была женщина. Не какая-нибудь конкретная, а женщина вообще с ее плотью, к которой друг мой был неравнодушен. Это его корчило, заставляло мучиться, но… соблазн был слишком велик. — Нравственность, говоришь? Как будто бог мешал кому-нибудь грешить. Верили — и убивали. Верили — и грабили. Верили — и насиловали. А потом шли в церковь и грехи свои тяжкие замаливали. — Да, но ты ведь сам говорил, что нравственность не столько в том, чтобы не грешить, сколько в нравственном осуждении греха, в признании его грехом, виною. Говорил или нет? — Говорил. И это правда. Но только зачем тебе для этого бог? Достаточно и совести. — А разве тебе никогда не нужен был бог? — Нет, никогда. Просто не находил я ему дела в себе. Понимаешь? Вот ты говоришь: нравственность. Ты, вроде бы, с богом. А я — без. Давай-ка померяемся нравственностью. А? Прием был запрещенный — удар под дых: я-то знал, что стоит за этим его богоискательством, а он, скорее всего, и сам не понимал этого, ну, а что я слышу и вижу за этим — этого он и представить не мог. В глазах у него (или мне так показалось) даже появилось что-то вороватое и… виноватое. — Ну, мало ли что… А, кроме того, не верю я тебе, что нет его у тебя внутри — просто, может быть, ты себе его не называешь? Где-то я читал, что евреи считали зримый образ бога — грехом. Может, что-то в этом роде? Так думает и другой мой друг. Тот ищет бога в парапсихологии и разных индуистских учениях. Он любит меня. Он уважает меня. И потому (себе в утешение) утверждает, что согласно этим учениям поэты носят Это в себе, и они даже ближе к Этому, не разумом, но естеством своим. Потому и открывается им то, что не открывается непосвященным. — Чепуха! — говорю я. — Я действительно не нуждаюсь в боге. А нравственность свою я выдумал сам. — Ты уверен, что сам? — Уверен. Потому что знаю, помню, понимаю механизм — откуда она взялась. Наверное, прав Гришка — поэты ближе к богу. Только он не понимает, что стоит за этим, а я — понимаю. Почему я — поэт? Причин много. Но одна из самых существенных-то, что я остро или обостренно воспринимаю человеческую боль вообще. Что в поэте важно? Умение сопереживать, ставить себя на чужое место и ощущать или возбуждать в себе при этом ощущение того, на чье место ты становишься. Здесь есть что-то от артистичности, но только не по Станиславскому, а искренней. А, может быть, и не всегда искренней. Но в любом случае, поэт должен если не чувствовать, то хотя бы уметь чувствовать другого (я имею в виду не только поэта, конечно, но и любого писателя, но истинного). Ведь Толстой не смог бы быть Толстым, не влезая в шкуру Каренина и Анны одновременно или попеременно. И это не игра. Рано или поздно это становится свойством твоей личности. А от этого уже один шаг к нравственности. Ведь каждый раз, ставя себя на место другого, переживая его боль, ты ощущаешь ее как свою. Именно отсюда и родился тот нравственный принцип — один, — который я понял и принял к руководству давно: не делай другому ничего, что было бы больно тебе. Но разве не он лежит в основе всей евангелической морали — всех этих «не убий», «не возлюби…»…? А теперь скажи, зачем мне бог? Необходимость бога для нравственности — то же, что и необходимость закона. Человеческие отношения регулируются двумя вещами: совестью, то есть твоим внутренним мерилом, или, когда его нет или на него нельзя надеяться — законом. Но необходимость закона диктуется именно внутренней безнравственностью, ненадежностью: если ты сам не можешь быть себе судом, то нужен суд над тобою. Боязнь его, как представляется, будет удерживать тебя от безнравственных поступков. Да, кого-то, может, и удержит. Но в целом это иллюзия. Ибо всегда можно надеяться, что закон не увидит, что тебе удастся обойти его, что не поймаешься, а если и поймаешься, может, от кары удастся отвертеться, представив дело не совсем так, как оно было, а может, просто смилостивиться. Недаром, Господь -милостивый. Недаром, каждый раз, согрешив, каешься — на милостивость эту рассчитываешь. Другое дело — твои, личные нравственные принципы, тобою свободно избранные, никем извне не навязанные. Им-то (себе) солгать труднее и представить дело иначе, чем было, труднее — сам ведь знаешь, как было и что было. Я вот знаю, что не предам. Не потому, что герой. Не потому, что не считаю это рациональным. А потому, что в отличие от Иуды заранее знаю — повешусь, не смогу с этим жить. Вот и вся мораль. А Бог… Бог нужен, наверное, слабым, от слабости, от невозможности на себя, в себе опереться. Тогда-то, от этого-то и выдумываешь суд «над», потому что суд в себе — это тяжесть, которая тебе не под силу. …Мы лежали на берегу потока и молчали. Не знаю, о чем он. Я — о нем, о жене его …и о себе — о том, чего бы я себе не простил. А над нами возвышался Ферапонтов монастырь. Но это не был Бог. Это было просто здорово! Писано в начале семидесятых   Похожие: ДИАЛОГ И МОНОЛОГ — Знаешь, я замечаю, что мне все меньше и меньше... О СТАЛИНЕ МУДРОМ, РОДНОМ И ЛЮБИМОМ Из воспоминаний   Сталин и дети Мне было лет семь... СПРАВОНАЛЕВАЯ СТРАНА …И вот я в Израиле. Ничего не изменилось – просто... ЕВРЕЙСКИЙ ВОПРОС У кого вопрос? И в чем вопрос? «Быть или не... [...]
ПрозаНикогда не знаешь, чем кончится и чем начнется, и от какого начала то, чем кончится, и от какого конца было то начало. А конца не боишься – боишься начала. Потому что что-то может что-то значить, а может ничего не значить, а может казаться, что ничего не значит, а оказаться, что… Или показаться… И тогда всё это окажется словоблудием. Или покажется. Кому? Потомкам. А потомки, как потёмки. Вот так и это. Приходила суббота. Она была так же бедна, как и остальные. Гости съезжались на дачу. В ожидании начала, ожидание для меня всегда мучительно, я решил вбить в землю большой, выше меня ростом, деревянный крест. Крест я нашел в кладовке. Он остался от старых хозяев. Зачем он был им, не знаю, даже не задумывался – в нашем подвале тоже можно найти все, что угодно, – здесь, на улицах нашего города, можно найти всякое – выставляют, выбрасывают, целое, поломанное – бесполезное, а я нахожу – просто не могу пройти мимо – и тащу в подвал, даже не представляя, зачем оно может понадобиться, – соображение пользы меня никогда не останавливало – стоит ли мелочиться, если даже дело всей моей жизни – писание стихов бесполезно, мало того, всё, за что бы я ни брался, в конце концов оказывалось бесполезным – такая вот интуиция. Может быть, поэтому я решил поставить этот крест – превратить его во что-то полезное. Честно говоря, мне и в голову не пришло бы превратить его во что-то полезное, если бы я недели три назад вечером не нашел (и, конечно, притащил) что-то плотно-серо-матерчатое, свернутое в длинную трубку, которое жена определила как жалюзи, не преминув – взглядом – отметить, что я верен себе. Этот взгляд меня и заставил подумать о том, как бы превратить это «жалюзи» во что-то полезное. Потому что как жалюзи оно нам было ни к чему. Это мне было ясно сразу. И стало еще яснее, когда жена добавила: – Ничего, в подвале места еще хватит. Тут я решил, что ни за что не отнесу его в подвал. Поставив это вытянувшееся жалюзи, как нашкодившего школяра, в угол, я стал думать, к чему бы его приспособить. И придумал! – Слушай, – сказал я ей, – она будет ширмой. – Чем, чем? – не поняла она, как всегда, сидевшая за компьютером. – Ширмой? Да, именно этого нам не хватало. В гостиной. Вы молодцы (так говорил наш сын, принимая вежливую форму за множественную). Она думала, что победила. Но не тут-то было: – Зачем в гостиной? – возразил я с заметным грузинским акцентом. – Поставим ее на даче – сама ведь говорила, что хотела бы загорать, да она насквозь просматривается с соседних участков. Вот поставлю – и загорай. Она промолчала, и я стал думать, как сделать из этого – стоящего в углу, ширму. Ту металлическую трубку, на которую оно было намотано, можно просто вбить стоймя в землю, но где взять вторую – об этом выбрасыватели как-то не позаботились. Конечно, со временем можно найти и какой-то железный штырь или что-то такое, например, выброшенную швабру. И вбить в землю. Но за это время аргумент протухнет – как обычно, найдется контраргумент или окажется, что ширма ей вовсе ни к чему, не только в гостиной, и на даче, да и мне отсроченная победа будет уже ни к чему, и я, тоже как обычно, отойду на заранее подготовленные всей нашей совместной жизнью позиции: оно мне надо? 2. Пока она занималась подготовкой к приему гостей, я вытащил этот крест и решил попробовать, вобьется ли он в землю или нужно будет вкопать. Где – пока не имело значения, хоть вот здесь, в двух шагах от кладовки – место буду искать потом – не мне же загорать за этой жалюзёй. Поставил и стал бить молотком по перекладине. Конечно, лучше бы сверху, но тогда табурет еще нести. Когда стало ясно, что лучше все-таки вкопать, на стук молотка вышла жена. – Вот, решил попробовать – вместо второго стояка. Как ты думаешь, наверное, лучше вкопать? – Ну да, более оригинального решения и представить себе нельзя: лежишь рядом с туалетом (он у нас совмещен с кладовкой), а над тобой – крест. – При чем тут туалет – это же просто проба – вбить или вкопать, я же не идиот, чтобы здесь… Но ничего этого она уже не слышала – произнеся положенную ей по роли ремарку, она повернулась и ушла со сцены. Здесь я должен сделать маленькое отступление. Через год или два после создания новой семьи выяснилось, что я не умею делать всё, что делаю. Кроме стихов и всякого рода думья. Началось с обоев. Прежде клеил обои я, и не только в своей квартире, но и у друзей. У меня был кое-какой опыт, у нее – никакого. Я стоял сверху. – Ну, кто так клеит?! – сказала она снизу. Баба з возу – кобыли лэгше. Я слез со стремянки и передал ей бразды правления. Потом оказалось, что я все делаю не то, не так и не там. И я молча «слезал со стремянки». В конце концов, мне был оставлен молоток. И гвозди. Без права определять, куда вбивать. Я привык. Но сейчас дело шло к тому, что я могу потерять последнее мужское достоинство – молоток. И я возмутился: отнес свой крест в кладовку, швырнул молоток в ящик с инструментами, влез на чердак, лег на матрац и закрыл глаза – не видеть, не слышать, не обонять – отключиться! Отключиться не удавалось – меня просто бесил этот крест. На ровном месте! Я открыл глаза, тупо уставился в стену и… нашел наручники. 3. Они лежали на улице, там, где я не так давно нашел видеокассеты, как оказалось, на каком-то языке – видно выброшенные съехавшими на родину сербами. Как я уже говорил, в Германии могут выбросить всё. Но чтобы наручники… Полицейский, точно, не выбросил бы. Преступник? Как он их снял? Распилил? Интересно. Я поднял их – целехонькие. Но разомкнутые. Интересно. Может, испорченные? Полицейский по дороге и выбросил. Я надел их, как это делают полицейские в фильмах, на оба запястья, только на свои, нажал, они щелкнули и замкнулись – ничего не поломанные. Тогда опять непонятно. Интересно. Я подумал еще несколько секунд или минут и, вспомнив, что они защелкнулись, попробовал их открыть, снять. И тут наступил «момент истины» – наручники не снимались. Но кто-то же их снял – меня уже не интересовало, полицейский или преступник – перед тем, как выбросить. Может, и ключ тут же выбросил – зачем он ему? Да, скорее всего, где-то здесь, в траве. Наверное, целый час шарил руками и глазами – нету. А там и свет в единственном окне погас – в темноте и искать нечего. Вот идиот, так идиот – сам себя заковал. А теперь что делать? Теперь – только в полицейский участок. А где он, тот участок? Но как-то вспомнил: там такое здание, недалеко – вроде, он и есть. Участок оказался там, в том самом здании, слава богу. Я, честно, обрадовался. Но уже стоя перед дверью, подумал: а как я им все объясню – те несколько фраз, которые я могу сказать по-немецки: сколько стоит, где остановка, пожалуйста, извините, и без которых жить здесь просто невозможна, никак не подходят к ситуации, без которой не только можно, но и нормально, если ты сам нормальный, прожить всю жизнь? Меня даже позабавило, когда я представил, как я, войдя в участок и показывая им наручники, чтобы они сняли их, говорю: вас костет (сколько стоит?), как будто собираюсь купить эти проклятые наручники. И тогда они дружно отвозят меня в сумасшедший дом. Но что делать… 4. В комнате сидело двое: один – за столом, другой поодаль. – Гутен таг, – сказал я, хотя был уже довольно явный абенд или даже нахт. И я мог бы вспомнить эти слова, если бы постарался, но не до стараний было. А гутен таг я говорил каждый день. Хоть в магазине кассирше, хоть в аптеке, хоть соседям по дому – оно входило в десятку слов, нужных для жизни, и от частого употребления само вылетало из меня. А поздно вечером, тем более, ночью ни магазины, ни аптеки не работали, да и соседи по дому не шастали, а даже если шастали, так встретиться мы не могли – я сидел и тупо смотрел убогие русские программы. – Гутен таг, – повторил я, подойдя к столу. Тот, что сидел за столом, вопросительно посмотрел на меня, как они сверяют фотографию на паспорте с живым лицом, потом опустил глаза… И я увидел, что он увидел, протянул руки вперед, мол, снимите, и вдруг сказал: вас костет? Тут уже второй привстал со стула – увидел. Я опустил руки, прижал их к животу, как беременная женщина, – мавр сделал свое дело. Полицейские на меня уже не смотрели – они смотрели друг на друга. Без слов. И я понимал, о чем они. Без слов. – Ну, что ты на это скажешь? – спрашивал один. – Побег, не иначе как побег, – отвечал другой. – Это-то ясно, как стеклышко. Но откуда? Старший сел набирать номера: один, другой, третий… Я улыбнулся: как наш милиционер – тупой, ведь и так ясно. Ну, звони, звони – я подожду, мне не к спеху. Поставив всю полицию имперского города Ганновера на ноги, старший угомонился: положил трубку на место и втупился в меня: ну, откуда ты на мою голову? И тут только до меня дошло, что это не он, это я тупой. Тупой и к тому же без языка. Молча смотрим друг на друга. Потом он что-то говорит – видно, что-то придумал. – Нихт ферштеен, – говорю я из своего военного детства. И тут же вспоминаю из пятого класса: стол – тыш, рыба – фыш, ножик – мессер, лучше – бэсэр, маслобойка – батерфас, что такое – васысдас, и про нашу училку немецкого: их бина, дубина, полено, бревно, ферштеен, что Лиина – скотина давно. Вот и нашлось нужное слово! – Их бина, – говорю я, – русиш. Рашен, – уточняю я по-английски, которого не знаю еще больше, чем немецкий. В этот волнующий момент «встречи на Эльбе» в дверях появился третий полицейский. Вы верите, ну, не знаю, в Бога или провидение, ну, во что-то такое, что когда если тебе очень нужно, то оно появляется каким-то непостижимым образом? Я тоже не поверил бы, если бы… Старший сказал ему что-то длинное, из чего я понял только одно слово: руссиш. Остальное и не нужно было понимать, потому что только это слово и было важно. И не только для меня. Услышав его, третий подошел ко мне. – Русский? – коротко спросил он. – Документы. Я повернулся к нему левым боком, выпер как-то этот левый бок, мол, здесь. Он понял, вытащил бумажник, порылся, достал что нужно, нет, не паспорт – паспорта я не ношу, но там адрес на всякий случай, номер телефона, который я никогда не помню, сказал что-то первому, тот снял трубку и стал звонить. Я услышал радостный голос жены. Я не слышал, что она говорила, да и не важно это было, а важно было одно: что радовалась, что нашелся. Только говорила она почему-то по-русски, хотя отлично могла по-немецки. Снизу раздавались знакомые голоса. Я поднялся с дивана и как ни в чем ни бывало вышел к гостям… Вот я и говорю: никогда не знаешь, чем кончится и чем начнется, и от какого начала то, чем кончится, и от какого конца было то начало. Похожие: ПОПУТЧИКИ В плацкартный вагон поезда Львов-Симферополь вошел мужичок. В руке нес... ЖУК — Часы знаменитые, швейцарские, царские! — кричал солдат, посверкивая зеленым.... ВАМ БАРЫНЯ ПРИСЛАЛА СТО РУБЛЕЙ До районного центра, куда я ехал, было уже рукой подать.... ПРАВО НА ЛИЧНОСТЬ Очередь была долгой. Но он сидел терпеливо. Как все. Овчинка... [...]
Стихотворения / 1970-1979Говорил, что акробат. Все другие акробаты Ходят в цирке по канату. Ну а где его канат?   Не достал? Скажи на милость, Не хватило вдруг пеньки. Ну, служил бы… Не служилось – Просто было не с руки.   Что-то в жизни не сложилось. Рад бы в рай, да так вот, брат. Так уж вышло: не случилось Вовремя достать канат.   То стоял, да не досталось, То – война, а то – жена… А когда пришло под старость, Бог и вспомнил: вот те, на.   Отказаться – мол, не может, Ну а он пеньке и рад… Так и кончил – акробат! – На канате волей божьей…   …Крюк торчит из потолка. Он висит смешно и глупо… А над ним – высокий купол: Синий шелк и облака.   7.02.79 Похожие: ПРИТЧА О БРАТЬЯХ Двое будут в поле. Один возьмется, а другой оставится. Евангелие... СМЕРТЬ ЮНКЕРА Суд идет революционный … М.Голодный   И тот, чьим именем... ИМЕНИНЫ Как принято, как дедами завещано, Пригласили гостей, накупили водки, Поставили... СЛОВА Такой это был ларек. Он возник за одну ночь в... [...]
Стихотворения / 1970-1979Суд идет революционный … М.Голодный   И тот, чьим именем судья Судил его еще недавно, Встал перед ним в шинели рваной, Затвор спокойно отводя.   – Постой! На что ему кольцо? А мы пока живем с тобою … И он увидел над собою Простое, в оспинах, лицо.   И вспомнил он тот перстень тонкий, Щепоть, крестящую мундир … И запрокинувшийся мир Неспешно перешел в потемки. 09.70   Похожие: МЕДОВЫЙ МЕСЯЦ А у вдовы, молодой и бедовой, Ночью кончается месяц медовый.... СУДЬБА Все дымила в небо труба, А уже выносили гроб… Подошла... АКРОБАТ Говорил, что акробат. Все другие акробаты Ходят в цирке по... НИЩИЙ Я увидел нищего. И пошел вслед. Я не знаю, почему... [...]
Стихотворения / 1970-1979У порога пес лежал. У порога кот сидел. Кто-то длинный пробежал. Кто-то тихий поглядел. Это просто длинный день Мимо тихо пробежал. У порога кот сидел. У порога пес лежал. За порогом, слава Богу, Упокоилась душа… У порога шла дорога. Так вот, мимо, и прошла. 8.02.1979 Похожие: ПРЕДСМЕРТНОЕ. НАТАЛИ Бесплодие. Нелегкая пора. Пора – пустяк. А что, коли навечно... У РАЗВИЛКИ Куда нам деться с болями своими? Куда нам деться?! …И... ПОСЛЕ НЕЕ Прошла через жизнь трещина. И вот уже много лет Приходит... ПОВЕСНЕ Когда наступала весна, старик начинал уходить. Каждый раз по весне.... [...]
Стихотворения / 1970-1979На окраине, о поздней поре, На скупом и неприютном дворе, От железных ворот в сторонке Старый сторож умер в сторожке.   Не болел он, сторож, – просто зачах В теплых валенках, в железных очках У такого, что хоть плюнь, забора, Не дождавшись своего вора.   Валенки ему выдали, И повязку ему выдали, И тулуп ему выдали. А ружья у него не было, И свистка у него не было, И жены у него не было… И вора у него не было… … … … … … … … … А он жизнь прожил – Все двор сторожил.   (сторожка) 13.10.79 Похожие: КОРНИ В 1941 году в Звенигородке немцы убили моего деда, заставив... ЦЕЛАЯ ЖИЗНЬ Ах, морока! Боже ты мой, Такая морока! Рано девчонка пришла... ПОРЧЕНЫЙ Время было муторное. Голодно было, тяжко. А этот ходил по... ВРЕМЯ Часы трофейные, послевоенные. Часы советские, обыкновенные. Толстая луковица – «Павел... [...]
Стихотворения / 1990-1999Казалось бы, спросить – чего уж проще – И оборвать назойливый мотив. Когда-то там был дом, где нынче площадь. Когда-то. Там. Но как в него войти?   И вот я вновь и вновь иду на площадь, Выкуриваю пачку сигарет… Казалось бы, спросить. Чего уж проще… Но пусто в доме. Да и дома нет. 24.04.1996 Похожие: ЖЕНЕ Вот она лежит у меня на ладони, маленькая Джоконда, только... ФЕВРАЛЬ 1990 ГОДА Весну лихорадило, как никогда: Давление падало и поднималось, Не просто... У МОГИЛЫ У могилы говорили речи. Ноги утопали в желтой жиже. И... У КОЛОДЦА У колодца с бадьей Поп с попадьей. Он воды б... [...]
Стихотворения / 1970-1979В 1941 году в Звенигородке немцы убили моего деда, заставив его перед этим вырыть себе могилу. Обедали. После обеда Ремни затянули. Встали. Пошли закопали деда. Наверно, за то, что старый.   А дед мой… Маленький был он, Чуть повыше меня… Копал он себе могилу До конца своего дня.   Копал, как всегда работал, – Пот не стирая с лица … А выросла с того пота Ямка для деревца.   Стал он в ту яму спокойно, Черный кубик зажав в горсти, И в землю ушел. Как корни Уходят – чтоб прорасти …   …Затерялась его могила – Столько прошло лет … Но это же было! Было! Господи, это же было! Господи, дай мне силы Остаться в этой земле, Как стоят на краю дороги Ряды опустелых хат …   …Как болят мои ноги! Как ноги мне болят! 12.07.72 Похожие: БАЛЛАДА О КОШКЕ Ах, что-то это все же значит, Когда, спокойная на вид,... НА СТАРОСТИ ЛЕТ Каждый раз все то же. Шлях в пыли. В пыль... ПРИТЧА О БРАТЬЯХ Двое будут в поле. Один возьмется, а другой оставится. Евангелие... ЧЕРНЫЙ СНЕГ Такого ветра не видали встарь. В полях продутых вороны кричали.... [...]
Стихотворения / 1980-1989…А день не проходил. Летучий летний день. Торчал себе, как пень, какой-то длинный полдень. И медный диск сиял, начищенный, как орден. А я-то ощущал: сегодня быть беде.     И вроде – ничего: соседка приходила, Старьевщик под окном приманивал детей: На дудочке играл, менял на шило мыло … А я-то ощущал: сегодня быть беде.     День так и не прошел – маячит на виду, Вон тень его лежит в проулке за сараем. И мне бы отойти … Да на мою беду Старьевщик под окном на дудочке играет.   28.12.82 Похожие: ПОЛСТОЛЕТИЯ ТОМУ НАЗАД День начинался коврижкой домашней, Запахом сдобы в громадной квартире, Старой... В ТУМАНЕ …И туман. И дождик мелкий Он лежит в своей шинелке... ВО ТЬМЕ Моталась лодка на воде. Во тьме. На привязи причала. И... НАТАШКА У Наташки, дуры, брови вразлет. Выскочила в сени – рада…... [...]
ЗаметкиУбил тщеславие. Убил желание писать стихи. Убил влюбленности. Одну за другой. Убил все, что любил, даже любовь к красной икре (осталась – к мороженому, убивал-убивал, ан, не убил). Теперь жалуешься на дефицит желания. А ты как думаешь: убивал, убивал и… Убийца! Они все похоронены во мне. Я – кладбище. Убийца и кладбище. Хоронил – прятал. Прятал и хоронил. Просто сценарий для фильма ужасов. Фильма-метафоры. Где на глазах происходят все убийства и только в конце оказывается…Это – за минуту-две, оторвавшись от телевизора, где никакого намека на все это – вдруг. Две жизни, внутренняя и внешняя, два разных потока текут каждый сам по себе, каждый по своим законам, иногда сливаясь, чаще – все более отдаляясь друг от друга. Вот оторвался от телевизора, чтоб выйти на кухню покурить и…Как мечется мысль! Как белая мышь в клетке. И никак не остановить, не достать, не вынуть из клетки. Старость. У мозга ослабли руки. Тремор мозга. Оттого мысли мелькают, цепляются одна за другую, трутся одна о другую. Все труднее остановить, достать, выложить на бумагу. Мышь — на бумагу? Что за бред? Слова, слова – что они реальности и что она им!А вот и нет, черта пухлого, как я говорил в детстве (откуда я это взял, не сам же придумал этого пухлого черта?).В нашей коммуналке о четырех соседей – однажды в реальности. Открываем двери в свою кухню (там кухни были цугом: одна – для двух соседей, другая – для нас со старушкой Варварой Ивановной – просто святым человеком, о которой где-нибудь, когда-нибудь – отдельно. Или уже никогда?)… Открываем дверь, а за ней – мышка, так аккуратно лежит на белом листике. Фантастика? Не может быть? Но столбняк удивления быстро прошел и мы – к соседке из первой кухни:— Софья Ивановна, это вы мертвую мышку — под дверь? — Что вы, я ее и в глаза не видела! Наверное, бежала и умерла.— И листик себе перед смертью постелила?— А кто их знает.Вот и я теперь своих мышек перед смертью из клетки – на листики: как мелькнет, так и вытащил. А там уж с листика – сюда, в компьютер, а то потом сам не пойму, что написал – почерк и всегда был плохой, а тут еще и спешу ухватить за хвостик, и этот тремор – старость.Вот и первый листик кончился. Условно первый, первый, что под руку попался, из тех, что накопились за последнее время – июнь-июль 2008 года. Теперь листик и порвать можно. Вы себе не представляете, какое я испытываю удовольствие, когда порву очередной листик.Да, забыл сказать, это я взял самый молодой, только что проклюнувшийся листик, скорее даже почку, завязь, которая уже в процессе переписывания на компьютер превратилась в это – я просто не могу тупо переписывать – не машинистка же, в конце концов, не могу не думать – вот он и разворачивается… в процессе. А теперь – самый старый. Даже правый нижний угол, видно, залитый когда-то чаем, уже не помню, когда – склероз, оторвался, так что и не знаю, прочтется ли. Мало того, здесь, кроме более ли менее горизонтальных строк, что-то, как обычно, еще и на полях, как обычно, не потому, что экономлю бумагу, а потому, что в погоне записать (пока не забыл – склероз) и взять новый листик не успеваешь, так что пока хоть кусочек белеет… Похожие: Листик-3 листик-3 Передача «Тем временем» 15.03. 09. Плач и стенания по... Листик-4 Мысли, идеи ветвятся, как деревья. Сначала – ассоциативно, потом –... Понятия не имею В обиходе выражения «Понятия не имею» и «Не представляю» используются... ОРГАНИСТ Мелодия поднимается вверх И, помедлив, падает вниз. Кирпичный карниз. Девятнадцатый... [...]
Стихотворения / 1980-1989Несчастлив, кто молится многим богам. Счастлив, кто молится одному богу… В детстве он выстругал деревянный наган. Потом ему выстругали деревянную ногу.   Потом он работал. Спал с женой. Напивался. Старые песни пел. Ругался матерно … И жил войной. Потому как окончить ее не успел.   Потом он сажал на обрубок внуков И радовался, как слушают пацаны Про маршала Конева и про маршала Жукова – Про великих маршалов великой войны.   15.12.87 Похожие: У ПИВНОЙ СТОЙКИ Кто сажал, а кто сидел – Все изрядно поседели. Встретились... ВО ТЬМЕ Моталась лодка на воде. Во тьме. На привязи причала. И... МЕНЬШИКОВ Сии птенцы гнезда Петрова В пременах жребия земного… День стоял... В ЭТОМ ГОРОДЕ В этом городе у каждой женщины что-то такое в глазах.... [...]
Заметкилистик-3 Передача «Тем временем» 15.03. 09. Плач и стенания по поводу того, что количество читающих сужается – дошло до одного процента. Нужны «акции по популяризации чтения». Констатируя процесс, никто из высоколобых интеллектуалов даже не обмолвился о причинах. Между тем, причина – технический прогресс + эволюция Сознания. А предлагаемые «акции» напоминают басню Алексея Крылова «Осёл и паровоз», в которой осёл, упрямо стоя на рельсах, пытался остановить паровоз. Что ж до «акций», то, в соответствии со временем, они могут дать результат, если платить за них будут не «читатели», а «читателям». * * * Аргумент отрицания гуманитарных, и не только, наук: ни людям лучше, ни люди лучше. Похожие: Листик-1 Убил тщеславие. Убил желание писать стихи. Убил влюбленности. Одну за... Понятия не имею В обиходе выражения «Понятия не имею» и «Не представляю» используются... Листик-4 Мысли, идеи ветвятся, как деревья. Сначала – ассоциативно, потом –... НЕЗАДАЧА …А убили его на войне. Написали жене, что убили. Так... [...]
Стихотворения / 1980-1989Наташе   Я язвами весь покрыт, как Иов, И бесплоден, как Иов. А ты, человек, говоришь: «любовь». Что знаешь ты про любовь?!   Об одном и пекусь, пока живу: Быть бы душе живой… Пришел татарин. Увел жену. Сделал своей женой.   И он постелит ее, как траву, И будет мять, как траву. И она нарожает ему татарву, Худую, как плеть, татарву.   И будет так же течь вода И день сменять ночь … И его ребята придут сюда И возьмут мою дочь.   Так не лучше ли так сидеть у огня И так согревать кровь … Не было женщины у меня. Не было женщины у меня! Что знаешь ты про любовь.   21.01.89 Похожие: В КОЛЕЕ Будет снег. И будет колея То и дело расползаться жижей.... МЕНЬШИКОВ Сии птенцы гнезда Петрова В пременах жребия земного… День стоял... СТАРИК И время крышу прохудило. И свод небесный печь прожгла. И... МОЯ МОЛИТВА Господи, если ты есть, милуя или карая, Высмотри меня там,... [...]
ПублицистикаЖДУ ЗВОНКА   Перестройка. Чиновники стали любезными. Партийные работники – так те совсем: снимая трубку, вместо короткого, нетерпеливого «Да?!» – бархатное «Я вас внимательно слушаю». Результат тот же, но какой сервис! – Когда все будет готово, мы вам обязательно позвоним. Ждите звонка. – говорит районная паспортистка, укладывая в папку приглашение а Штаты. – Ждите звонка, – говорит девушка, выписывая заказ на авиабилеты. – Получим подтверждение – позвоним. Я жду звонка. До сих пор.   ПОНИМАЕТЕ ЛИ ВЫ ПО-РУССКИ?   Перестроились. Но не совсем. И не все. – Ничего нет, – говорит та же паспортистка, когда через два месяца, так и не дождавшись звонка, я прихожу справиться, готово ли разрешение на выезд. Говорит, не поднимая головы от бумаг. Не смотреть на посетителя, продолжать заниматься своими делами – для любого чиновника – правила хорошего тона Это я давно усвоил. – А когда может быть? Молчание и перелистывание-перекладывание каких-то бумаг. Повторяю свой вопрос. Женщина, наконец, возмущенно поднимает голову. Расстреливает в упор глазами. – Вы что, не понимаете по-русски? Я понимаю. И ухожу месяц собираюсь снова: подал в январе, уже начало апреля, а звонка все нет. Куда ж я задевал запись, когда у них приемные дни? А. вот: понедельник – с 2 до 4. пятница с 10 до 12. Иду «с 2 до 4». Закрыто. Еще раз читаю табличку на двери – все правильно. Спрашиваю у дежурного, когда будет. – Во вторник, С 10 до 12. – Но там же написано… – Вы что по-русски не понимаете – дни поменялись! Перестройка И все понимают по-русски.     А ПО-СОВЕТСКИ?   – Что на тебе, таможня пропускает, не глядя, – говорит знакомый, недавно вернувшийся из поездки в Штаты. – Жена, представляешь, два толстых свитера надела, поверх – шубку, легкую такую, а поверх всего – дубленку. Это при ее-то габаритах! Так и шла через таможню. Как водолаз? с растопыренными руками. Посмотрел на меня и добавил: – Удобный ты человек – на тебя сколько ни надень, не видно будет.   УРОК ЛОГИКИ   – Вот паспорт. Вот инструкция, сколько и чего можно и сколько и чего нельзя, – говорит инспектор ОВИРа. – Денег сейчас меняют меньше – не 300. а 200. (Этого можно было ожидать: эко­номят валюту). – Билеты подорожали. Кажется, раза в два. (Понятно: «хотят ехать, пусть раско­шеливаются»). – И последнее: раньше вы могли привезти подарков на 500 рублей, нашими деньгами, конечно, теперь – на сто. Видите: переправлено чернилами. (Господи, а это-то им к чему? Что плохого, если мы навезем подарков хоть на миллион? Ведь не им платить, а товаров в стране больше будет. Хоть убей, не понимаю!) Обмен улыбками. Торжественная церемония вручения заграничного паспорта окончена. Иду домой, «и все думаю о неожиданно подарке властей: должна же быть хоть какая-то логика. Наконец – эврика! Как же я сразу не догадался: им нужно, чтобы я смотрел им в руки, а так – вдруг возьму и отвернусь. И стало как-то спокойнее: логика все же существует. Пусть даже их логика. ТРИ СНОСИМ, ПЯТЬ – В УМЕ   Столичная таможня. Здравствуйте Я еду в Штаты и хотел бы узнать… Мне разрешается привезти подарков на сто рублей, так вот… – На пятьсот, – перебивает меня таможенник. – Да, я знаю: раньше было на пятьсот, а теперь… – На пятьсот, – прерывает таможенник. – Но вот инструкций, – не уступаю я. – Видите: зачеркнуто и исправлено чернилами. Таможенник смотрит, морщится. Потом говорит. – У нас по Союзу пятьсот. А что там придумали в вашей конторе, простите… – Ясно. (Вот тебе и логика!). Первый вопрос отпадает. – Давайте второй.   – Имею я право провезти свои стихи? – В уме, – говорит таможенник. – Но в них нет ничего антисоветского. – Все равно – в уме, – улыбается парень.   В ОЧЕРЕДИ   Очередь – символ родины. Очередь в кассы Аэрофлота для граждан, вылетающих за рубеж, – маленькая модель этой страны – ее людей, ее быта, ее перестройки. В очереди ты перестаешь быть человеком – ты становишься номером. Дважды – утром и вечером – перекличка. – Номер 231! – Я! По очереди, как вши во время войны, ползут слухи. Люди расчесываются до крови. – Говорят, билетов давно нет, – Смотря куда. – Мне – в Штаты. – Плохо: в Штаты билетов нет до апреля 90 года. – Кто зам сказал? – Они. Я уже один раз достоялся. – Чего ж вы опять стоите? – Они поставили меня на карту ожидания – бывает, что кто-то не летит. Вдруг повезет. – Нет билетов! Билеты есть.Только нужно дать триста сверху. Один мой знакомый дал и давно в Америке гуляет. А я стою, – Триста и я дал бы. Но теперь, говорят, они берут семьсот. – Что вы хотите, такой спрос, такая инфляция! * ** – А я вам говорю: будет голод. Как в тридцать третьем. Можете мне поверить. – Но в этом году небывалый урожай, говорят. – Что урожай! Вы читали, что составы застряли в Абхазии? – При чем это к урожаю? – А при том, что у транспорта односторонний паралич – хлеб есть, а вывезти его не смогут, так и сгниет. – Что вы хотите, сказано же «страна рискованного земледелия»: посадишь – не вырастет, вырастет – не соберешь, одних посадишь, другие вырастут.   – А это к чему? – Это я так, занесло, бывает. – А я вам говорю: будет голод. Прихожу к знакомой – она что-то ищет, перерывает все бумаги. Говорит, мать, когда ее в сорок пятом выпустили из лагеря по беременности, привезла оттуда рецепт, как варить мыло. Только благодаря ему они и выжили. Вот она теперь хочет найти этот рецепт.     *** – Вы уже получили валюту? – Нет, а что? – Говорят, с первого будут менятьвдвое меньше. – Как, еще вдвое?! Какой ужас! Бегу!     *** Очередь. Тот, у кого список, автоматически становится начальством – привыкли, приучили. Делан перекличку, стоит на возвышении, смотрит свысока. Командует: – Тридцать четвертый! – Есть! – Не «есть», а фамилия! – Тридцать пятый! Тридцать шестой! Тридцать седьмой!.. Тридцать седьмой! Нет? Вычеркиваю! Тридцать восьмой, 39! 40! 41! 42!.. 42! Вычеркиваю! 43! Подбегает запыхавшаяся женщина: – Какой номер идет? – Тише, сорок пятый. – Ой, а я тридцать седьмая! Товарищ, подождите, я тридцать седьмая! –Опоздали. Вычеркнули. – Как?! Я четвертый день стою. Там троллейбус на Садовом кольце сломался. – А нам какое дело – нужно было не опаздывать. – Так я же говорю: троллейбус. Я-то чем виновата? – Виновата – не виновата. Читайте дальше. – Все. Читаю Сорок шестой! – Постойте, что вы делаете – женщина четвертый день стоит! – Вот и уступите ей свою очередь, если вы такой добрый! Читайте дальше, не задерживайте! – Господи, да не звери же вы! – плачет женщина. – Тут озвереешь, – говорит мужчина. – Читайте дальше! И все-таки свет не без добрых людей – отстояли.   *** Стоим. Делать нечего. Номер 228, кандидат наук, травит анекдоты. Анекдоты – хоть какая-то защита от реальности. Знает он их сотни. Сейчас идёт серия о милиционерах – об их непроходимой тупости. В дверях, за стеклом, – милиционер. Открывает двери – жарко. Номер 228 прерывает очередной анекдот! – спешит воспользоваться открытой дверью; нигде никаких справок получить нельзя. Подходит к милиционеру: – Я хотел бы узнать… – Я тебе не справочное бюро. – Слушайте, почему вы мне тыкаете?! – Потому что ты тупой. Понимаешь по-русски: ту-пой. Ну чем не анекдот!   *** Все непредсказуемо. Через час после начала работы: – Какой номер идет? – Тринадцатый стоит. Тринадцать человек в час. В первый день пытаешься просчитать: «13. Ну, пусть, 10. Умножить… Значит, на третий, день. Но нужно еще уточнить». Прихожу через три часа: – Какой номер прошел? – Тринадцатый стоит. Что вы удивляетесь – дипломаты идут. Пока дипломатов не отпустат, нам отпускать не будут. Можно сделать отдельную кассу для дипломатов. Можно добавить кассиров – очередь сама бы их оплатила, только б не стоять днями под этими дверьми… За два часа до окончания работы вдруг пропустили 60 человек. Как, по две минуты на человека?!   – Просто пошли «штатные». Всех заворачивают – в Штаты билетов нет. Я счастливчик – у меня на руках заказ, сделанный два месяца назад в Киеве, и рейсы уже расписаны, и время отлета, время прилета. Так что мне волноваться нечего – только бы войти внутрь. …За весь следующий день прошло 15 человек.     *** Психология. Чем ближе к заветной двери, тем хуже человек понимает юмор. Еще ближе – уже ничего не понимает, на обращения не реагирует – вырубился, работает в узко направленном диапазоне. В какой-то момент – все признаки маниакально-депрессивного психоза. Стадии приближения видны по глазам: острые, как буравчики, глаза шизофреника – совсем близко, в первой-второй десятке.     *** – Поздравляю: мы воеторой десятке – встречает меня новый знакомый. – С чего Вы взяли? – С арифметики, – иронически отвечает он. – Вчера после переклички у меня был сороковой, у вас 43. За оставшиеся два часа, как мне сказали сегодня, впустили 25 человек. Дальше – обычная процедура вычитания, Но мы же только вчера говорили: к этой системе нормальная логика неприменима. – Логика. Но арифметика-то остается. – Наш высоконаучный спор прерывает возглас: – Становись на перекличку! Плотно окружаем человека со списком. – Номер первый! – выкрикивает Третий… Четвертый… И так до номера моего оппонента, Толпа разнесла нас в разные стороны. Он оборачивается ко мне и поднимает руки: он сдается – правила арифметики не сработали, он остался сороковым, я – сорок третьим   Как это могло быть? Очень просто: после переклички, действительно, «запустили» внутрь 25 человек. Но забарахлил компьютер, И не рабо­тал до конца дня. Так что люди отдохнули в креслах и ушли. Чтобы утром возвратиться в очередь.     *** На пятый день я вхожу в святая святых! Девушка у компьютера смотрит мой заказ. У вас заказ киевский – вот и получайте в Киеве, – говорит она, возвращая мне мой «счастливый билет». Но вот инструкция. Здесь сказано, что получать в Москве, С этого месяца – только по регионам. Ясно? Но я-то откуда мог знать! Почему людям не сообщают, когда правила меняются?! – Людям! – презрительно и раздраженно говорит девушка – Ты посмотри на него – еще права качает! Едьте себе в Киев и там качайте. Все! Разговор окончен. Следующий! – Пройдите, гражданин, – мягко говорит милиционер, И мне кажется, что даже он мне сочувствует.     *** Не стану рассказывать, как я все же получил билет. Не потому заказу, не на тот месяц и не туда – к тому времени билеты на рубли стали давать только до Нью-Йорка, а дальше лети, как знаешь. Опять поменяли правила. И все-таки я здесь, в Сан-Франциско, Я отстоял свою очередь. Сегодня стоят другие. Люди-номера, я сочувствую вам! «Летайте самолетами Аэрофлота – быстро, дешево и удобно!» опубликовано в газете «Панорама» (США) в1989 г. Похожие: ЛЕНИНГРАДСКАЯ ШКОЛА   «Гораздо больше для нас значили поэтические сходки на ленинградских... ЕВРЕЙСКИЙ ВОПРОС У кого вопрос? И в чем вопрос? «Быть или не... ШАГИ ПЕРЕСТРОЙКИ Ни дать, ни взять Все дело в глаголах. В действии.... ДИАЛОГ И МОНОЛОГ — Знаешь, я замечаю, что мне все меньше и меньше... [...]
Стихотворения / 1970-1979Все дымила в небо труба, А уже выносили гроб… Подошла на цыпочках судьба И поцеловала в лоб. Была она, судьба, совсем девочка, А тяжела – не поднять. И что-то она с ним такое сделала. А что, не понять. Ни дня для него не стало, ни вечера. А все мало. Была она в руках его, что та свечечка. …Свечечкой в руках и стала. Плакали люди по покойнику – Вишь ты, какое лихо… А у судьбы были руки тоненькие И лицо тииихое. 22.11.78 Похожие: ЗМЕИ Каждую ночь мы снова сходим на берег с нею. Звякает... НИТОЧКА Вначале появилась пыль. Ей не помешали ни замок, ни наглухо... СЛОВА Такой это был ларек. Он возник за одну ночь в... ЧЕРНЫЙ СНЕГ Такого ветра не видали встарь. В полях продутых вороны кричали.... [...]
ПублицистикаИз воспоминаний   Сталин и дети Мне было лет семь или восемь, когда кто-то из «уличных» мальчишек рассказал, как делаются дети. -Врешь, — сказал я. — Все врешь! — Ей богу, — сказал он. — Сам видел. Они думали, что сплю я, а я видел. — Ну, может, твои, — сказал я. — Все. И твои, — сказал он. Владик, Борька Альтшуллер, и девочки, Поля и Галка, — все слышали, что он сказал. Стало нехорошо и мерзко. — Все-все? – не поверил я. — Все, — не отступал он. И тогда я сказал: — А Сталин? Тут и ему крыть было нечем. И всем стало ясно, что он просто несчастный врун.   Жили-были старик со старухой В 52-ом летом, я тогда перешел на третий курс, нас послали в фольклорную экспедицию: искать старых людей и записывать разные частушки, поговорки, старые песни. Посылали парами. Моей парой был курсовой поэт Игорь Пуппо. С ним мы и приехали в Каховку — в то самое место, которое потом стало дном моря. И вот на этом самом дне мы выловили старика. И привел он нас к себе, в какую-то развалюху, где были сени и комната, не комната, а какая-то нищенская конура с деревянным табуретом и деревянным топчаном, без стола (столом служил табурет). Над топчаном висела фотография бородатого капитана первого ранга, а рядом с ней два портрета (репродукции): Сталин в форме генералиссимуса и Ленин. — А это кто? — спросил Игорь, показывая на бородатого моряка. — Сын, — сказал старик. — Младшенький. Умер. — А вам же сколько? — спросил я. — Не знаю, — сказал старик. — Сто было, помню. А сейчас… Не знаю, как Игорь, а я аж задохнулся: до отмены крепостного права — вот это да! — Дедушка, — сказал Игорь, — а вы старые песни помните? — Старые? — переспросил старик. — Помню. — А спеть можете? — спросил Игорь и достал блокнот. Я тоже достал. — Не, — сказал старик. — Петь — это веселье нужно. А что за веселье без горилки? Якбы горилки, сынки… — Будет, дед. Я мигом, — сказал Игорь. … Тут другая история вспомнилась. Обойти бы… Но ведь вспомнилась. В пятидесятых годах приехал в наш город, в свой город, Михаил Светлов. Остановился он в гостинице на проспекте. В номер, конечно, навалили поэты. Начинающие, кончающие — разные. Тут-то и приметил Светлов Игоря. — Слушай, старик, — сказал поэт, — сбегай-ка за бутылочкой. Игорь, конечно, сбегал. И все. А лет через двадцать где-то писал о дружбе с большим поэтом, но так, скромно, с достоинством… … Пока Игорь бегал за водкой, я смотрел на руки старика. Коричневая с синевой ссохшаяся кожа на этих руках уже ничем не напоминала кожу, вообще что-то от тела человеческого. Скорее в ней было что-то от змеи, от черепахи (перевидал я и тех и других в сорок втором в Казахстане) — какое-то превращение в них было: человек был еще человек, а кожа уже от чего-то другого — от существа. И принадлежала чему-то другому. И еще я смотрел на прилепленные картинки Ленина и Сталина. Здесь, в этой нищенской каморке, они тоже принадлежали чему-то другому. Не знаю, как старик уловил этот мой взгляд, но как-то уловил. — Смотришь, — сказал он. — Смотри, смотри. Этот, — сказал старик, — мирный человек. А этот — военный. Он этого не любил. Он бабу к нему послал. Она его и стрелила. Баба. Да-а. Вот тебе и фольклор, — подумал я. — Записать? Идиот! — Баба, — сказал старик. — От их все… Вы б, сынки, ходите, нашли б мне бабу… Жениться надо… Одну привел. А она: старый ты, не годный уже на это… Ушла. Баба… А сама старая… Игорь принес чекушку. Старик выпил. Снова завел речь о женитьбе, о бабах. А потом вдруг завалился и уснул. До песен так и не дошло. А мы поехали дальше, и в Бориславе нашли деду пару — старушку 109 лет от роду. И у старушки на руках была такая же кожа. Старушка просила подаяние и ничего не помнила. — Помереть уже надо, — говорила старушка. — Уже сил нет ходить по земле. А он не отпускает. Видение мне было: пока, говорит, Сталина не увидишь, не отпущу. Сталин умер. А бабка, наверное, и по сей день ходит… Встреча в Кремле Новогоднюю ночь 1948 года мы с приятелем встретили в теткиной квартире на Чечелевке. Почему так получилось и почему никого, кроме нас в квартире не было, я уже не помню. Да и не важно это (хотя тогда, наверное, только это и было важно — одиночество и чужая квартира, потому что нам было по шестнадцать). Было тоскливо. И мы решили поискать что-нибудь по приемнику — старому трофейному «Филипсу» (кажется так он назывался). Включили. Стали крутить. И вдруг — голос (обычный, человеческий, это потом, много позже, такое стали называть просто «голосом», стали слушать «голоса» и даже искать их, чтобы послушать, а мы просто включили и услышали голос). И вот оказалось, что это «оттуда» (это мы потом поняли) передают такую новогоднюю пьеску, радиопостановку, инсценировку (не знаю, как оно там называется), что в новогоднюю ночь в коридорах Кремля встретились Сталин и Иван Грозный. И Иван Грозный густым таким голосом говорит: «Меня душегубом прозвали. А за что — я-то всего (не помню уже сколько, но было какое-то число названо — десятков или сотен бояр) удавил, а ты миллионы. Какой я душегуб — я так. А ты…». Мы выключили приемник, не дослушав. И ни в ту ночь, ни позже ни слова между собой об этом. Как будто и не слышали. Сталин и Троцкий Зная меня сегодняшнего, никто не поверит, что в юности у меня встретились Сталин и Троцкий.А случилось это вот как.В июне 1949 года мне принесли первый гонорар. За стихи, которые я никуда не посылал, а потому даже не мог себе представить, что за гонорар и что за стихи, и даже сказал почтальону, что это, наверное, ошибка, и не хотел брать деньги, но почтальон сказал, что откуда он знает и что фамилия, имя, отчество мои, так что обратно деньги он не понесет, а пусть я сам выясняю, за что, и как, и откуда, а только вот, на обороте написано: «гонорар». А потом я там же, на обороте, прочел «Сталинская магистраль» и пошел в клуб железнодорожников, и там взял подшивку, и нашел в ней стихотворение за подписью «Я. Островский, ученик третьей железнодорожной школы», и было это не стихотворение вовсе, а отрывок из выпускного сочинения, которое я писал в стихах. И я, вместо того, чтобы быть счастливым, пошел в редакцию ругаться, потому что они там две строки переделали так, что даже рифма исчезла, и, вообще, откуда они это взяли, если я не посылал? И Людмила Михайловна Жалелис — очень молодая и очень красивая, в которую я влюбился с первого взгляда и которая заведовала там отделом культуры, сказала, что это она побывала в школе и взяла из моего сочинения, которое ей показал Николай Васильевич Ашевский — мой любимый учитель — самый почитаемый всеми учитель в школе, дворянин, окончивший еще петербургский университет с золотой медалью, а исправила потому, что выражение «гранит науки» — это выражение Троцкого, и исправила, кается, плохо, потому что не очень владеет рифмой. Откуда я мог знать, что это выражение Троцкого, — что я, Троцкого читал? Просто на слуху было, шаблон такой – я тогда, вообще, писал шаблонами. И думал шаблонами. И не я один. Ну, с Троцким понятно. А встреча где? У меня, в том же стихе. Вот он весь, в оригинале:   Отчизна моя Великий, свободный Советский народ Страны, где от края до края Рекой полноводной Счастье течет, Я песню тебе посвящаю! Великий народ, О тебе я пою, И песни уносятся звуки, Идешь ты вперед И в труде, и в бою Под стягом марксистской науки. За малое время Мы создали то, О чем люди мечтали веками. Советское племя, Шагай все вперед, Ведомое большевиками. Преграды сметая, Победной тропой Мы идем, улыбаются дали. Отчизна моя, горжусь я тобой, К победам ведет тебя Сталин!   — Ну, Сталин – понятно, — скажете вы. – А где же Троцкий? А Троцкий скрылся «под стягом марксистской науки». Только след остался – « в бою под стягом марксистской науки»? А было там: Идешь ты вперед И в труде, и в бою, И вгрызаясь в гранит науки». А что и почему переделала моя редактриса, зарифмовав «то» и «вперед» (наверное, там повторялось «советский народ», я уже не помню – еще бы, полстолетия прошло!   Похожие: ШТРИХИ К ПОРТРЕТАМ. УЧИТЕСЬ У КЛАССИКОВ – Мне, пожалуйста, номер телефона Светлова. – Инициалы? Я удивился... ШАГИ ПЕРЕСТРОЙКИ Ни дать, ни взять Все дело в глаголах. В действии.... БОГ ИЛИ ЛИЧНОСТЬ В последнее время все более в моду входит мысль, что... ЛЕНИНГРАДСКАЯ ШКОЛА   «Гораздо больше для нас значили поэтические сходки на ленинградских... [...]
ПублицистикаЯ делал то же, что и всегда: думал. Париж, который «увидеть и умереть» — создан рекламой. Не только и не столько потому, что в свое время был законодателем мод, а благодаря Бальзаку, Гюго, Дюма…, а потом, за ними, Хемингуэю, воспоминаниям Эренбурга и…и…и… Для человека, все это читавшего, Париж – кружевной воротничок в бабкином сундуке, засушенный листок в книге, старая фотография, на которые, случайно наткнувшись, вспоминаешь… Для всех остальных – голый король, одеянием которого принято восторгаться. Поэтому, кроме ахов и охов, никаких впечатлений – главное: приобщиться. Шенгели, забытый поэт серебряного века, как-то рассказал. — Слушали «Фауста». Сидевшая рядом дама, вдруг повернулась ко мне: — Георгий Аркадьевич, музыка – да, но я не понимаю, почему «Фауст» — по-моему ужасно тяжеловесная вещь считается величайшим произведением. — Я тоже, — сказал Шенгели, — но об этом не принято говорить в обществе. Лувр заполняют потребители культурных ценностей. — А к Моне Лизе вы нас поведете? – беспокоится «культурная женщина»? Возле Моны, как всегда, толпа. Но все же можно протискаться и… стань и смотри, сколько хочешь. «Культурная женщина» протискиваться не стала – просто подняла над головой фотоаппарат и сфотографировала: «Дома насмотрюсь». Купила б репродукцию, но ей нужно, чтоб своя и дома. Какой-то американец (еврей из России, бывший штурман) по-американски технологизировал процесс: он, вообще, не смотрит – поднимает над головой киноаппарат и… Дома будет показывать: те же «Здесь были Киса с Осей», но с применением новейшей киноаппаратуры. — А «Черный квадрат» Малевича? — Он не в Лувре, — отвечает экскурсовод. — Жаль, хотелось посмотреть. Ведь это тоже шедевр, правда? И кто бы ему объяснил, что «Черный квадрат» — не только не шедевр, но и не произведение искусства, хотя и вошел в историю искусства как… манифест (тогда, в искусстве вообще, было время экспериментов и манифестов: манифесты футуристов, конструктивистов, имажинистов и даже ничевоков – искусства могло не быть, но манифест – почти обязательно, и все это, естественно, осталось в истории искусства), Так в музее могли бы выставить… морковку, которую Маяковский носил вместо галстука. Просто «Черный квадрат» долговечнее морковки, которая давно бы сгнила. Малевич – так – выразил концепцию модного в двадцатых годах кубизма: основа живописного искусства – геометрическая форма. Результат превзошел все ожидания: потребитель искусства вперяется в квадрат: рамка предполагает искусство, искусство — смысл, вот он и ищет этот самый смысл, стараясь разгадать квадрат, как улыбку Моны Лизы: может, он какой-то особенный квадрат? или особенно черный? Или я чего-то не понимаю? Или, если всмотреться, то там что-то есть? Ведь за него миллион дают. Или больше? За что-то же платят. Платят. Не за искусство, за уникальность. И за морковку бы платили. Если бы не сгнила. Кстати, о двух парижских достопримечательностях: Моне Лизе и Эйфелевой башне. Ради первой я, собственно, и ехал в Париж (так и говорил: «Хочу выяснить личные отношения с Моной Лизой). А выяснить нужно было вот что: в репродукциях она на меня особого впечатления не производила, и никакой загадки я в ее улыбке не видел. Значит, — думал я, — либо опять реклама, либо… что-то там есть в подлиннике, чего репродукция не передает. Протиснулся сквозь, встал у загородки, и вот мы наедине. Пол-часа (из отпущенных на весь Лувр полутора) длилось наше свидание. Сначала – впечатление копии копии: в репродукциях краски ярче, резче, здесь(может быть потому, что за толстенным стеклом?) – какие-то притушенные, мягкие. Из-за этой резкости красок копия в какой-то мере теряет глубину, объемность (может быть, фотография уплощает?). Но все это не разрешает загадки, не той, о которой пишут искусствоведы, а другой – той, «о которой не принято говорить»: почему Мона считается одним из чудес света. Стою, смотрю, думаю. В мозгу, как в диапроекторе, одна за другой сменяются картины, виденные в других залах, по дороге к ней. Вдруг: кажется понял – в тех, многих изображение условно: не только сюжеты, но и портреты (как правило, парадные) далеки от реальности: все эти Марии и Магдалины, а за ними — князья, герцоги, инфанты… На этом фоне… Вот чего не передает копия: все дело в фоне – «просто» Леонардо на столетия опередил своих современников. Вот почему искусствоведы восторгаются, а народ «безмолвствует»: одни (даже те, кто не ходил по залам Лувра и не видел подлинника) рассматривают картину «на фоне» истории живописи, другие рассматривают саму картину и видят то, что видят, не видя в ней ничего особенного. Особенной делает ее, как, впрочем, и Париж, не непосредственное впечатление, а знание. А это, как говорят в Одессе, две большие разницы. Все, пожалуй, можно двигаться дальше. Но свидание продолжается: мы молча смотрим друг на друга. И в какой-то момент я замечаю, что уже не думаю о картине, я думаю о ней, как о женщине: мне нужно понять, мне бесконечно важно понять, как она ко мне относится. И я не могу этого понять, потому что в этих глазах, в этой проклятой улыбке мне видится (только ли видится или есть на самом деле?!) то нежность, то какая-то отрешенность, как будто смотрит она не на меня, а куда-то в себя, то что-то высокомерное, даже презрительное, отторгающее меня, то что-то кокетливое, заигрывающее, вызывающее. Любит? Не любит? Наверное, именно это мучило Леонардо и заставило превратить факт жизни в факт искусства и, наверное, обратное превращение произошло только потому, что мы долго оставались наедине и она смотрела на меня так, как когда-то смотрела на него. И все, что в ней было, относилось ко мне и потому вызывало у меня ту же реакцию: желание понять, что же стоит за этим взглядом, за этой улыбкой. Так разрешились мои «личные отношения» с Моной Лизой. Оказалось, что я как в воду смотрел: чтобы понять, что выделяет ее из прочих «шедевров живописи», нужны были именно личные отношения. А, черт! Я ведь не об этом хотел писать, да вот текст попутал. Так и хочется вслед за Пушкиным: «Так вот куда октавы нас вели!». Лет двадцать назад я написал о стихе, как о саморазвивающейся системе. Сейчас я думаю, что это свойство любого связного текста, только в стихе это проявляется более явственно, что ли. Я уже много раз замечал (А вы не замечали? Даже когда пишете обычное письмо?), что текст (логикой, грамматикой, синтаксисом, придаточными предложениями) толкает тебя под руку, буквально понуждает строить себя так или иначе, и, в конечном счете, ты уже пишешь не то, что и как собирался вначале, а как бы под его диктовку – становишься невольником текста (вот я и этой фразы не собирался писать, а тут пришло в голову: «невольник чести» — и написал). И вот я хотел написать о Моне Лизе только в связи со своими мыслями об искусстве (а я, как в анекдоте, «завсегда об этом думаю»), что делает ее настоящим искусством то, что, вообще, отличает настоящее искусство, — не просто многозначность, хотя и этого бы хватило, но противоречие. Которого в большинстве известных мне портретов нету. Даже если они достаточно психологичны (как, например, автопортрет Рембрандта). Противоречие придает произведению искусства, если можно так сказать, эмоциональную энергию. (Пожалуй, лучше других поняли это романтики, поняли… и стали тиражировать свое открытие). Вот и все. А написалось что-то другое, что, по-моему, и не стоило писать ни по мысли, ни по форме. А теперь опять к искусству, только теперь «на фоне» Эйфелевой башни. И уж постараюсь коротко – чтобы текст не успел увести в сторону. Эйфелева башня сразу поражает мастерством. Мастерство (словарные определения все мимо) – это преодоление сопротивления материала и подчинение его цели. В Эйфелевой башне оно проявляется в том, что огромная, тяжелая махина выглядит как нечто эфемерное и кружевное. Подчеркиваю, в этом явлено мастерство, мастерство, а не искусство, потому что, в отличие от искусства, с которым его часто путают, мастерство бессодержательно – оно определяет формы, а не сущность ( и само определяется ими). Но вот случайно – для меня – эта форма наполнилась содержанием. Когда мы были уже внутри и лифт или подъемник медленно поднимал нас, я увидел в стекле механизм лебедки или как оно там называется. Тяжелый, грубый, почему-то напомнивший мне одновременно паровой молот и нож гильотины, он неуклюже, с очевидной натугой, скрипя, ворочался внутри легкой кружевной конструкции. И это было так, как если бы Квазимодо поселился в теле Эсмеральды. И это было так, как … Господи, да оно породило и еще могло породить десятки «как». Потому что сочетание легкой конструкции с грубым механизмом внутри породило образ.   Похожие: ЕВРЕЙСКИЙ ВОПРОС У кого вопрос? И в чем вопрос? «Быть или не... ШТРИХИ К ПОРТРЕТАМ. УЧИТЕСЬ У КЛАССИКОВ – Мне, пожалуйста, номер телефона Светлова. – Инициалы? Я удивился... БОГ ИЛИ ЛИЧНОСТЬ В последнее время все более в моду входит мысль, что... О СТАЛИНЕ МУДРОМ, РОДНОМ И ЛЮБИМОМ Из воспоминаний   Сталин и дети Мне было лет семь... [...]