УРОК ПОЭЗИИ

С Яковом Островским я познакомился пятьдесят лет тому назад, в году 1958-59. Я был тогда еще студентом, а он уже работал. Из всех моих тогдашних друзей-приятелей он как-то выпадал или, лучше сказать, выделялся. Потому что я был физиком, заканчивал физический факультет университета, а он филологом. А так как тогда в самом разгаре была вселенская дискуссия между физиками и лириками, то вот мы автоматически составляли такую классическую пару.

«Физический» смысл дискуссии состоял в том, чтобы показать всему народу, что физики делают науку, наука толкает вперед производство, а производство производит хлеб, мясо и штаны, без которых жизнь на земле невозможна и поэтому свои песни лирики, без физиков, петь не смогли бы. Или еще короче: без лириков жить можно, без физиков – нет. Но была еще и скрытая мысль сей дискуссии: физики умные, а лирики…, ну как это сказать помягче…, а лирики наоборот. Не знаю, как для лириков, а для физиков это было аксиомой и ее справедливость физики демонстрировали с помощью дискуссии. И вот надо же такому случиться, что познакомившись с Яковом, я напоролся на исключение.Вот, например, один из фрагментов нашего разговора.Как-то я ему сказал, что мне нравится Евтушенко и, в частности, назвал какое-то стихотворение. – Прочти, – сказал Яков. Я прочел. – Дерьмо, – заключил он, – как и весь Евтушенко. – Ка-а-к??!! – воскликнул я, – Евтушенко дерьмо??! – Дерьмо, – повторил Яков, – Евтушенко не поэт.

– Та-а-к, – сказал я с решительным видом, внешне приведя себя в порядок, коль ты знаешь, кто поэт, а кто наоборот, то, очевидно, тебе известно определение. Сообщи!

– Определение?… С определением пока сложно, но могу продемонстрировать.– Демонстрируй!Он подошел к книжному стеллажу и взял том Маяковского.

– Евтушенко у меня, к счастью, нет, проведем демонстрацию на Маяковском. Он же тебе тоже нравится, не правда ли?

– Нравится, – оторопело сказал я, – а что, Маяковский тоже не поэт? Он наугад открыл том, мельком глянул на попавшуюся страницу, вслух прочитал несколько строф и спросил:

– Понятно?

– Да, – ответил я.

– Мысль ухватил?

– Вроде бы.

– Скажи своими словами.

Я сказал.

– Уже хорошо, – отметил Учитель, – а теперь послушай еще раз. И он прочитал тот же отрывок, переставив некоторые слова, от чего рифма исчезла. – А теперь скажи мне, что, кроме рифмы, этот отрывок потерял? Я задумался и, в конце концов, сказал:

– Да вроде бы, ничего.

– Правильно, ничего. Так вот, – продолжил он, – то, что я прочитал, есть рифмованная публицистика и ничего общего с поэзией не имеет.

– Но с рифмой же …

– Да, – согласился Яков. – Кстати, есть стихи и без рифм. Без рифм, а настоящие. – Ну, хорошо, а как определить, что данный стих следует отнести к поэзии? – О, вот этот вопрос правильный. Возможно, мы вернемся к нему. Когда подумаешь и сам поищешь ответ.Но мы не вернулись. А еще Яков писал стихи, большинства из которых я не понимал. Вот просто не понимал и всё: не видел картинки, не понимал смысла, как у Носова Поэт говорил Незнайке: рифма есть – смысла нет. Казалось бы – что за проблема? Вот автор, спроси, и он тебе все расскажет. Фигушки, он всегда отвечал одинаково: “Здесь же все по-русски написано! Читать умеешь, умей думать». (Замечу в скобках: тексты своих стихотворений Яков никому не давал, поэтому думать можно было только воспринимая на слух, а с этим у меня всегда были проблемы).Но видя мою страдающую рожу, он иногда решался и становился учителем младших классов.– Ну, хорошо, – говорил он, – слушай:Две медузы повисли на ржавых якорных лапах,Палуба пахла сандалом, солью, смолой и небом.И человек как сомнамбула свернул на этот запах, Рука с коготками розовыми аккуратно вписала “не был”. Не был. Трюм задохнулся под тяжестью бочек и вьюков,В конторе ключи со скрежетом поворачивались в замках,А он все стоял у борта и щурился близорукоИ тонкая, серая папка подрагивала в руках . Море было зеленым и небо было зеленым,И не было моря и неба, и время одно текло.Пахло пенькой смоленой, пахло ветром соленым,Море дробило о берег бутылочное стекло. И только когда капитан сказал по извозчичьи “трогай”,И редкие капли стер со лба волосатой рукой, Человек не оглядываясь пошел обычной дорогой,Стуча каблуками туфель как деревянной клюкой.

– Что ты понял?

После недолгой паузы я ему отвечал:

– Ничего.

– Совсем ничего?

– Совсем.

– Ты идиот? – спросил он, вывернув голову и заглядывая мне в глаза. – Не исключено, – отвечал я, честно страдая внутри.

– Ну, тогда совсем другое дело, – весело заключал он, – тебе надо было раньше меня об этом предупредить. Давай тогда будем читать по складам:

Две медузы повисли на ржавых якорных лапах,Палуба пахла сандалом, солью, смолой и небом.– Вот нарисована картинка. Расскажи мне своими словами, что ты видишь? – Грузовое судно в порту стоит, – отвечаю. – О, так ты не полный идиот, приятно слышать, – Яков, довольный, улыбается. – А что это судно в порту делает?

– Вроде бы грузится.

– Почему “вроде бы”? “Трюм задохнулся под тяжестью бочек и вьюков” – конечно грузится. А что дальше было с судном?

– Загрузилось и ушло. Яша, ты меня действительно держишь за идиота?

– А-а-а, – расплылся в улыбке, – задело? А почему ты говорил, что ничего не понимаешь, даже совсем ничего. Ладно, поехали дальше:

И человек как сомнамбула свернул на этот запах. – Здесь все ясно? – Нет, не ясно, – полуобиженно отвечаю, – что это за человек, откуда он взялся?

– А что тебя интересует? Как его звать? Сколько у него детей? Когда он последний раз менял носки? “Действительно, – думал я, – что мне о нем надо знать?” – Я тебе дал информацию, – продолжал он, – которая тебе необходима на данный момент: человек как сомнамбула. Ты знаешь что такое “сомнамбула”?

– Да, что-то вроде лунатика. – Правильно. И рекомендую обратить внимание на слово “свернул”. Не “пошел”, а “свернул”. А теперь расскажи своими словами картинку, нарисованную этой строкой. Только без обид, пожалуйста, хорошо? Я имею больше прав на обиду, ибо кто кого насилует? – Некий человек куда-то шел, – говорю я уверенно, – и вдруг, по запаху, почувствовал, что в порту стоит судно. И, забыв обо всем на свете, человек свернул в порт, хотя шел совсем в другое место. – Ну, ты делаешь успехи, – он развел руками, – так скоро и гением станешь. А что ты можешь узнать об этом человеке из строчек: А он все стоял у борта и щурился близоруко, И тонкая, серая папка подрагивала в руках.И дальше: Человек, не оглядываясь, пошел обычной дорогой, Стуча каблуками туфель как деревянной клюкой.– Что этот человек стоял в порту до тех пор, пока судно не загрузилось, а потом ушел.

– И куда пошел?

– Не знаю, в стихе этого нет.

– А если подумать?

– Ну, “пошел обычной дорогой”. Откуда я знаю его обычную дорогу? – А куда люди обычно ходят? – В магазин ходят, на базар, на работу, на пляж, мало ли куда! – Ну, хорошо, запомни это. А почему ты ничего не говоришь о строке “И тонкая, серая папка подрагивала в руках”? – продолжал Яков. – Я думаю, что это несущественная деталь. – А-а, даже так? – удивился он. – Ты думаешь! А почему ты так думаешь, на каком основании? – Ну, так мне кажется. Тебе надо было как-то закончить четверостишье, вот ты так и написал.

– Тогда вот тебе совет, – Яков сделал паузу, а потом в его голосе зазвучал металл, – в настоящих стихах нет ничего не значащих слов, не должно быть. И это относится не только к моим стихам. Если они настоящие. Рекомендую исходить из этого, когда занимаешься своим думаньем.

– Слушаюсь и повинуюсь, – я пытался свести свой прокол к шутке, но Яков надолго замолчал.– Ну ладно, проехали, – сказал он наконец, – оставим пока эту строчку. В первой строфе мы пропустили строку: Рука с коготками розовыми аккуратно вписала “не был”. – Вот тут я сразу сдаюсь, – сказал я бодро, – ничего не понимаю и придумать ничего не могу. – Я этого ожидал, – сказал Яков с несчастной гримаской. – Кому может принадлежать рука с розовыми коготками? – Кому угодно, – сказал я быстро. – И тебе в том числе?

– Да.

– Посмотри на свои ногти, они розовые? – Розовые, можешь убедиться, – я протянул свою руку.

– Они не розовые, – ответил Яков, не глядя на руку, – они естественного, телесного цвета. А розовыми они станут если их…

– Вскрыть лаком, – догадался я.

– Гений, – хмуро буркнул Яков. – Ну и кто обычно ходит с маникюром?

– Женщины.

– Да. А почему эта женская рука написала “не был”? – Яша, – сказал я улыбаясь, – ты будешь смеяться, но я не могу ответить на этот вопрос. – Вот об этом ты можешь не беспокоиться, – сказал он твердым голосом, – смеяться я не буду, потому что я уже готов плакать, – он снова замолчал. – Хорошо, оставим это. А строчку “В конторе ключи со скрежетом поворачивались в замках” ты тоже не понимаешь, да? Я молча, с несчастным видом, смотрел на Якова – мне действительно было стыдно, но что я мог сделать? – Какое слово главное в этой строке? – спросил он.

– Контора, наверно.

– Правильно. А теперь, в остальном тексте стихотворения, найди слово, которое лучшим образом подходит к слову “контора”. – Папка, – сказал я почти сразу, – тонкая, серая папка. – Да, правильно. Попробуй теперь связать эти две строки. После некоторого раздумья я предположил: – Он нес серую, тонкую папку в контору?

– Почему “нес”?

– Ну, как же? – теперь я удивился, – он ведь шел с папкой, когда свернул в порт. – Да, но спрашиваю еще раз, медленно, по складам: откуда …человек… свернул… в порт? – С обычной дороги, – ответил я. – А-а! – меня осенило, – он шел на работу, человек работает в конторе! – Слава Богу, – устало сказал Яков, – а что означает “В конторе ключи со скрежетом поворачивались в замках”? – Наверное, было утро, начало рабочего дня и контора открывалась. – Молодец! Только не утро, а вечер, и не начало, а конец? Потому что, -продолжил он, заметив мою отвисшую челюсть, – «А он все стоял у борта». Время, время за этим – весь рабочий день простоял! Ну, а теперь, может быть догадаешься, к кому относится “не был”? – Да, – мне уже было все ясно, – женщина, которая в конторе ведет табель, написала это против фамилии человека, который не пришел на работу. – Господи! – сказал Яков тихим голосом, – как хорошо, что на этом свете все имеет конец. Все, – сказал он громко, вставая, – урок окончен. Но знай: то, что теперь тебе ясно, есть лишь карандашный набросок картины. Мы пропустили много слов и даже строчек. И главное, мы даже не коснулись главного: в чем же смысл, идея стиха, что им хотел сказать автор, ведь что-то же он хотел этим сказать. Ты можешь, например, ответить, коль тебе уже все ясно, почему человек вообще поперся в порт, хотя шел на работу?– Ну, наверно он был любопытный, я бы тоже пошел посмотреть, как судно грузится, это интересно.– И простоял бы там весь день?– Ну нет, конечно, полчаса, может быть – час…– А человек простоял день! Почему?И тут я надолго задумался. Действительно, почему? Это же явно ненормально – простоять в порту весь день, наблюдая за погрузкой судна. Здесь есть, очевидно, какая-то внутренняя тайна, какая-то невидимая связь. Может быть этот человек раньше был грузчиком и ему интересно было смотреть на работу бывших коллег? А может быть он плавал на этом судне, был матросом или даже капитаном? Встреча с молодостью? Но тогда он должен был быть «своим» в порту, коль это было его прежнее место работы, своим для грузчиков или своим судовой команде или капитану. Однако тогда, наверно, он не стоял бы одиноко, не «щурился близоруко», за весь день его кто-то должен был признать, окликнуть… А может быть это судно связано с какими-то воспоминаниями…, но об этом нет никаких намеков в тексте.«Как сомнамбула», как лунатик… В третьей строфе, которую мы совсем не упоминали, описано, наверно, душевное состояние нашего героя – море, небо, запахи, прибой с бутылочным стеклом. И, кстати, человек свернул именно на запах, который «превратил» его в сомнамбулу. Так может быть этот человек просто болен морем? Родившись у моря и проведя около него свое детство, какой мальчишка не мечтает о далеких походах, открытии новых земель, морских боях и встреч с пиратами? Большинство, вырастая, оставляют эти мечты в детстве, но некоторые расстаться с ними не могут. Очевидно, наш герой именно таков: мечта не сбылась и жизнь не сложилась. По состоянию ли здоровья («щурился близоруко»), по другой ли причине, но все это очень серьезно, потому что Стуча каблуками туфель как деревянной клюкой – старость, немощность, жизнь уплыла вместе с судном.Яков внимательно выслушал мои варианты, чуть улыбаясь, а когда я спросил его, какой из них верный, он мгновенно ответил:– А вот это – зюски! Урок окончен и на этот вопрос ответа в задачнике нет. Как и в жизни, кстати. Сам ножками ходи и сам решай что правильно, а что неправильно.– Хорошо, – сказал я, – спасибо и на этом, было очень интересно и поучительно. Однако, последний вопрос, очень важный.– Ну, давай.– Значит, чтобы понимать настоящую поэзию, надо быть Шерлок Холмсом и уметь разгадывать подобные ребусы, кроссворды и шарады?Яков отвернулся и стал ходить по комнате, низко опустив голову. – Извини, дорогой, – сказал он, остановившись передо мной, – не могу утверждать, что ты безнадежен. Но ты физик, ты мыслишь в понятиях, и потому тебе нравятся евтушенки, которые пишут рифмованными понятиями. А «лирики», то бишь, настоящие поэты, рисуют, настоящие поэты – художники. И потому, либо ты освоишь их язык и постепенно научишься понимать его сходу, либо… Займись лучше кроссвордами, а? – Вадим Лившиц