ЖУК

— Часы знаменитые, швейцарские, царские! — кричал солдат, посверкивая зеленым.

Я стоял возле него, как вкопанный. Долго уже стоял. Я уже мог с закрытыми глазами сказать, на какую по счету дырочку застегнут у него ремень. Но ремень — это все была чепуха. Навидался я их столько угодно. А больше него никто не стоял. Я да он. Больше никто. На весь базар.

— Дядя, почем часы? — спросил я.

Фунт внимания, кило презрения.

— Часы знаменитые, швейцарские, царские!

— Дядя, — сказал я, подходя еще ближе, — почем часы?

Солдат посмотрел на меня. Все — таки глаз у него был очень зеленый. Хотя и один. Может, из другого перешло. Кто знает?

— Какие? — спросил он.

— Вот эти, какие же?

— Вот эти? — переспросил солдат и посмотрел на них так, как будто в первый раз увидел. — Барахло это, — сказал он убежденно и даже сплюнул от презрения. — Грош цена им в базарный день.

Да тебе-то зачем? У тебя и денег таких нету. — И отведя от меня единственный зеленый глаз, громко, но уже не так громко и без выражения сказал, — Часы знаменитые, швейцарские, царские.

— А вот и есть, — сказал я. Это он не знал, что есть, а я знал, что есть. Потому что дней несколько назад мать послала меня продавать буханку хлеба — мы с ней наэкономили целую буханку. Продать велела за 90 рублей. Ну, покупатель сразу нашелся. И торговаться не стал. Сунул мне красненькие тридцатки, взял буханку и тут же стал отдирать от нее куски и уминать. А я себе пошел. Только отошел немного — вспомнил: пересчитать нужно. А то такие жуки попадаются. Тетю Настю на гребешках так обжулили, что она, наверное, целый месяц плакала.

Пересчитал — пять красненьких. Выходит 150. Пересчитал опять — опять то же выходит. Искать я его не стал. А и стал бы — на базаре где искать — базар большой.

Ну, я обрадовался. Две красненьких себе заначил. А 90 матери отдал. Без обману.

— Давай, пацан, шагай отсюда, а то ты мне всю торговлю портишь, — сказал солдат. — Не маленький уже — понимать должен.

— Есть у меня деньги, — сказал я, потому что в первый раз он, наверное, не расслышал. — Вот, гляди, если не веришь.

Я вытащил из кармана две красненькие и показал солдату.

— Ишь ты! — удивился солдат. — Украл, небось?

— Не-е, — сказал я. — Сроду еще не крал.

— Еще? — вдруг чего-то развеселился солдат. — А скоро ли соберешься?

— Мать дала, — соврал я. — Правда.

— Правда, так правда, — сказал он. -Ну, и чего же ты хочешь?

— Часы, — сказал я. — Сколько?

— Так барахло они, — сказал солдат. — Говорю тебе честно — барахло.

А глаз у него зеленый захитренный

— Ну, и пусть барахло, — сказал я. — А я куплю. Если цена подходящая.

Солдат помолчал. Посмотрел на часы. Потом отбил чечетку сапогами. Сапоги у него были большие и до самой шинели забрызганные грязью. Потом посмотрел на тетку с леденцами. Потом — еще куда-то в ряды. Совсем забыл про меня. Видать, контуженный.

А потом вспомнил.

— Две красненьких и стоит, — сказал он. — Как раз две красненьких.

Такое совпадение! Я даже не поверил.

— Две? — спросил я.

— Две, сказал он. А глаз его посмотрел куда-то в сторону.

— А послушать можно? — спросил я.

— Сколько хочешь, — сказал он, покрутил завод и протянул мне часы. — Слушай.

Тикали они мирово. А секундная стрелка, маленькая такая, бегала, как бешенная. Я подождал, пока она пробежала целый круг, а тогда уж отдал солдату деньги. Отдал деньги и пошел. И пока выходил с базара, то смотрел, как стрелка бегает, то слушал, как они тикают. Здорово!

Только я вышел с базара — стрелка остановилась. Приложил к уху — не тикают. Все. Копец, как говорит Витька. Надул меня солдат. Как пить дать, надул.

Кинулся я обратно. А он возле пирожков стоит горяченьких. Я думал, он бежать будет. А он увидел меня — и сам ко мне.

— Только не кричи, — говорит. — Что случилось?

— А то, — говорю, — случилось, что не идут они. Вот, что случилось.

— Правильно, — говорит. — Потому что барахло. Я же тебя предупреждал, что барахло.

— Я ж думал, ты шутишь, — сказал я. — А теперь давай деньги назад.

— Что с возу упало, то пропало, — сказал он. — Я продал — ты купил, — сказал он. — Это базар. Такое дело. Сам, небось, знаешь — не маленький.

— Ладно, — сказал я. — Подавись ты моими красненькими и своими швейцарскими, царскими.

Кинул я их в грязь прямо, повернулся и пошел. Только по дороге заплакал. Да и то не сильно. Но обидно же все — таки.

Вышел я с этого проклятого базара. Когда слышу — бежит кто-то. Обернулся — интересно же. А это он. Подбежал.

— Слушай, — говорит, — пацан. На тебе твои деньги. Ты на меня не обижайся — я третий день не ел. Ну и… Такая петрушка получилась. И часы возьми. Они хорошие. Только не идут…

Посмотрел я на него — и правда, видно, что голодный. Взял часы, взял деньги да и пошел себе.