ЖУК

– Часы знаменитые, швейцарские, царские! – кричал солдат, посверкивая зеленым.

Я стоял возле него, как вкопанный. Долго уже стоял. Я уже мог с закрытыми глазами сказать, на какую по счету дырочку застегнут у него ремень. Но ремень – это все была чепуха. Навидался я их столько угодно. А больше него никто не стоял. Я да он. Больше никто. На весь базар.

– Дядя, почем часы? – спросил я.

Фунт внимания, кило презрения.

– Часы знаменитые, швейцарские, царские!

– Дядя, – сказал я, подходя еще ближе, – почем часы?

Солдат посмотрел на меня. Все – таки глаз у него был очень зеленый. Хотя и один. Может, из другого перешло. Кто знает?

– Какие? – спросил он.

– Вот эти, какие же?

– Вот эти? – переспросил солдат и посмотрел на них так, как будто в первый раз увидел. – Барахло это, – сказал он убежденно и даже сплюнул от презрения. – Грош цена им в базарный день.

Да тебе-то зачем? У тебя и денег таких нету. – И отведя от меня единственный зеленый глаз, громко, но уже не так громко и без выражения сказал, – Часы знаменитые, швейцарские, царские.

– А вот и есть, – сказал я. Это он не знал, что есть, а я знал, что есть. Потому что дней несколько назад мать послала меня продавать буханку хлеба – мы с ней наэкономили целую буханку. Продать велела за 90 рублей. Ну, покупатель сразу нашелся. И торговаться не стал. Сунул мне красненькие тридцатки, взял буханку и тут же стал отдирать от нее куски и уминать. А я себе пошел. Только отошел немного – вспомнил: пересчитать нужно. А то такие жуки попадаются. Тетю Настю на гребешках так обжулили, что она, наверное, целый месяц плакала.

Пересчитал – пять красненьких. Выходит 150. Пересчитал опять – опять то же выходит. Искать я его не стал. А и стал бы – на базаре где искать – базар большой.

Ну, я обрадовался. Две красненьких себе заначил. А 90 матери отдал. Без обману.

– Давай, пацан, шагай отсюда, а то ты мне всю торговлю портишь, – сказал солдат. – Не маленький уже – понимать должен.

– Есть у меня деньги, – сказал я, потому что в первый раз он, наверное, не расслышал. – Вот, гляди, если не веришь.

Я вытащил из кармана две красненькие и показал солдату.

– Ишь ты! – удивился солдат. – Украл, небось?

– Не-е, – сказал я. – Сроду еще не крал.

– Еще? – вдруг чего-то развеселился солдат. – А скоро ли соберешься?

– Мать дала, – соврал я. – Правда.

– Правда, так правда, – сказал он. -Ну, и чего же ты хочешь?

– Часы, – сказал я. – Сколько?

– Так барахло они, – сказал солдат. – Говорю тебе честно – барахло.

А глаз у него зеленый захитренный

– Ну, и пусть барахло, – сказал я. – А я куплю. Если цена подходящая.

Солдат помолчал. Посмотрел на часы. Потом отбил чечетку сапогами. Сапоги у него были большие и до самой шинели забрызганные грязью. Потом посмотрел на тетку с леденцами. Потом – еще куда-то в ряды. Совсем забыл про меня. Видать, контуженный.

А потом вспомнил.

– Две красненьких и стоит, – сказал он. – Как раз две красненьких.

Такое совпадение! Я даже не поверил.

– Две? – спросил я.

– Две, сказал он. А глаз его посмотрел куда-то в сторону.

– А послушать можно? – спросил я.

– Сколько хочешь, – сказал он, покрутил завод и протянул мне часы. – Слушай.

Тикали они мирово. А секундная стрелка, маленькая такая, бегала, как бешенная. Я подождал, пока она пробежала целый круг, а тогда уж отдал солдату деньги. Отдал деньги и пошел. И пока выходил с базара, то смотрел, как стрелка бегает, то слушал, как они тикают. Здорово!

Только я вышел с базара – стрелка остановилась. Приложил к уху – не тикают. Все. Копец, как говорит Витька. Надул меня солдат. Как пить дать, надул.

Кинулся я обратно. А он возле пирожков стоит горяченьких. Я думал, он бежать будет. А он увидел меня – и сам ко мне.

– Только не кричи, – говорит. – Что случилось?

– А то, – говорю, – случилось, что не идут они. Вот, что случилось.

– Правильно, – говорит. – Потому что барахло. Я же тебя предупреждал, что барахло.

– Я ж думал, ты шутишь, – сказал я. – А теперь давай деньги назад.

– Что с возу упало, то пропало, – сказал он. – Я продал – ты купил, – сказал он. – Это базар. Такое дело. Сам, небось, знаешь – не маленький.

– Ладно, – сказал я. – Подавись ты моими красненькими и своими швейцарскими, царскими.

Кинул я их в грязь прямо, повернулся и пошел. Только по дороге заплакал. Да и то не сильно. Но обидно же все – таки.

Вышел я с этого проклятого базара. Когда слышу – бежит кто-то. Обернулся – интересно же. А это он. Подбежал.

– Слушай, – говорит, – пацан. На тебе твои деньги. Ты на меня не обижайся – я третий день не ел. Ну и… Такая петрушка получилась. И часы возьми. Они хорошие. Только не идут…

Посмотрел я на него – и правда, видно, что голодный. Взял часы, взял деньги да и пошел себе.