СЛЕПЩИК
– Садись и сиди здесь, на диване. Вот тебе книжка. Можно, он посидит здесь? У меня как раз идет корректура, – сказала мама и ушла.
В комнате никого не было, потому что того дядю он сразу не увидел. А диван был интересный – не такой, как дома или как в гостях. В нем были ровная дырка и круглая дырка. В ровную дырку, как в щелку в почтовом ящике, можно засунуть листик или газету, а в круглую – палец. И еще он был весь пожмаканный и от него сами отколупывались такие черные кусочки. Он сам стал отколупывать такие кусочки. Они были кожаные и блестящие, а когда их отколупаешь, под ними просто такая серая тряпка.
Он взял книжку и стал смотреть картинки. Он их видел тысячи раз и просто перелистывал их – а вдруг он какую-нибудь забыл. Но он не забыл никакую.
Тогда он стал читать “
– Од-наж-ды. Однажды”. – И сразу он узнал, что это про охотника. Но все равно было интересно, как складываются слова – слепливаются вместе все буквы и получается Абу-Селим и ружье. Получается настоящее ружье и настоящий Абу-Селим.
– Ру-жье бы-ло ста-рое и сво-ен-рав-но-е, – читал он.
– Какое? – спросил тот дядя.
И тогда он поднял голову и увидел того дядю. Дядя, оказывается, сидел за столом и тоже читал. Он очень удивился – ведь в комнате никого не было.
– Сво-ен-рав-но-е. Своенравное, – сказал он.
– Своенравное, – быстро сказал дядя и чуть-чуть наклонил голову к плечу. Понятно. А что это значит?
Он посмотрел на дядины очки и опять удивился. Он так удивился, что глаза прямо устали на дядиных очках, а он не мог их даже никуда подвинуть.
– Своенравное, – сказал он. И пожал плечами. И еще раз посмотрел в книгу – проверил, есть там это слово или нет, потому что оно там оказалось, когда дядя спросил.
– Сво-ен-рав-но-е. Своенравное. – Он посмотрел на дядю и улыбнулся. И дядя тоже улыбнулся, подошел и сел рядом.
– Тебе сколько лет? – спросил дядя.
– Скоро будет шесть.
– Да, – зачем-то сказал дядя. – Молодец. – И долго смотрел в окно.
Он тоже посмотрел в окно. Но там ничего такого не было, кроме мокрой крыши другого дома.
Дядя достал длинный мундштук (таких длинных мундштуков он никогда не видел), сначала желтый, а дальше коричневый, затолкал туда сигарету, чиркнул зажигалкой и выпустил из носа дым. Потом он опять сказал “да” и опять замолчал.
Это “да” было такое ни к чему, что он никогда не слышал такого. И оно было такое длинное, как дядя смотрел в окно. И это “да”, и мундштук, и “своенравное” были чем-то вместе и слеплялись, как буквы.
– Ну, раз тебе скоро будет шесть, так поехали дальше, – сказал дядя. – Что там дальше было с этим своенравным ружьем?
– О-но то стре-ля-ло, то не стре-ля-ло, – прочитал он и остановился, ожидая, что сейчас что-то опять окажется и уже заранее испытывая внутри какое-то замирание, как когда они играли в прятки и он прятался и кто-то, кто искал, поворачивался и шел к нему. И чем ближе тот к нему подходил, тем это замирание становилось нестерпимее, так что сжимались руки и ноги, и хотелось пикать. И тогда он выскакивал и что-то кричал и смеялся и куда-то бежал, все равно, куда.
– То стреляло, то не стреляло, – сказал дядя. – Такое странное ружье, такое своенравное ружье.
Вот и оказалось! Опять же, оказалось: “стреляло и не стреляло” и “своенравное” слепились! Он засмеялся и быстро-быстро стал рассказывать, как они слепились:
– А когда он хотел убить эту птицу, так оно не выстрелило. А потом он его положил. И оно само выстрелило и убило зайца. Само оно просто выстрелило и – зайца.
– Да, – сказал дядя и погладил его по голове. – Вот так оно и получается.
Говорил он очень серьезно и как будто совсем не про это. Но так было у других взрослых, когда им говоришь, а они что-то отвечают, а сами не слушают. А у него все как-то слепливалось. Потому что – тут он догадался и прямо обрадовался – он был слепщик.
– Дядя, – спросил он, подняв голову и посмотрев дяде в глаза, – а какая у вас работа?
– Работа? – спросил дядя, как будто удивился, что это слово тут оказалось. – Скучная у меня работа. Слова у меня, понимаешь?
И ему почему-то стало очень жалко этого дядю, хотя он не понимал, почему это может быть жалко, когда у человека такая интересная работа, что он все слепливает. И он не поверил, что это скучно, но получилось так, как будто поверил. Но не притворился, а вправду поверил, И вздохнул, и кивнул головой.
Но в это время вошла какая-то тетя. Она положила на дядин стол большой лист газеты, только с одной стороны это была обычная газета, а с другой – просто чистая бумага. Она села напротив, за другим столом. Положила и перед собой такой же лист. И еще другой, на котором только было еще что-то написано письменно, чернилами. Она посмотрела на дядю и сказала:
– Можно читать.
– Хорошо, – сказал дядя, поднялся, посмотрел на него, развел руками и пошел к своему столу.
Дядя сел за стол, еще раз взглянул на него, чиркнул зажигалкой и наклонился над листом.
Он вспомнил про книгу, даже взял ее в руки, но положил на место и стал смотреть на дядю.
Дядя, как все взрослые, когда они читают, совсем не шевелил губами, а просто смотрел на газету. Только время от времени он отворачивался в угол и щелкал пальцем по своему разноцветному мундштуку.
Он тихо сполз с дивана, взял белое блюдце, в которое дядя стряхивал пепел, когда сидел рядом с ним на диване, подошел и молча поставил его на стол. Дядя, не поворачивая головы, сказал “благодарю”, потом засмеялся и так же, не поворачивая головы, положил ему руку на голову. И он постоял немножко под этой рукой, а потом пошел на свое место. И стал опять смотреть на дядю. Время от времени дядя сморщивался (наверное, у него что-то болело), а потом что-то писал на газете.
– Вы посмотрите, как он на вас смотрит, – вдруг сказала тетя, и он сразу быстро сбежал глазами.
– Тебе нравится этот дядя?
Голос у тети был неприятный, как почти у всех взрослых, когда они говорят с вами, иногда даже у мамы. И он не захотел сейчас слышать этот голос. Он просто смотрел на ножку стола пока тетя не начала опять читать. Тогда он посмотрел на нее и стал опять смотреть на дядю.
В комнате было тихо.
Дядя снял очки, потер пальцем переносицу, закрыл ладонью глаза, посидел так немножко, потом пододвинул газету тете и сказал:
– Здесь вот придется перебрать, а то дурдиотизм получается.
– Хорошо, – кивнула тетя.
Дядя поднялся, взял в руки свое блюдце и пошел к дивану.
– Ну что, – сказал он и сел рядом, – как продвигается охотник Абу-Селим?
– Никак. А мы с Ирой недавно в планетарии были.
– В планетарии? – удивился дядя. – Это что еще за зверь?
– Это не зверь, – улыбнулся он. – Это где темно и звезды показывают. И там сначала дядя что-то скучно рассказывает, а потом интересно – маленькие звезды и большие.
– Какие?
– Ну, такие и такие. Только мама говорила, что они совсем не маленькие, а такие, как земля, большие.
– А почему же маленькие? Что-то ты, парень, своенравное мне делаешь – сам говоришь, что маленькие, а сам – что большие.
– Нет, – засмеялся он, нисколько не удивившись, что дядя не понимает – он ведь сам не понимал, пока мама не сказала ему, что это потому, что далеко, – только кажется, что они маленькие, а они большие, потому что далеко.
– Ну, а если я стол этот возьму и кину до потолка, он также станет маленьким?
Стол? Об этом мама ничего не говорила. Он посмотрел на стол. Потом на дядю. Потом опять на стол. Слепщик. Вот опять – слепил стол и звезды.
– Стол тоже будет маленький, – удивился сам тому, что сказал, мальчик.
– Ну, каким?
Дальше уже как-то получилось так, что рот открывался и говорил сам, что хотел. И получилась такая интересная игра.
– Как стул.
– А если еще выше?
– Тогда, как вот эта книга.
– А еще?
– Как лампа.
– А еще, если совсем высоко?
– Ну, тогда, – сказал рот, – как маленькая точечка.
– Вот оно как? – сказал дядя. – Как маленькая точечка? А ты знаешь, так оно, наверное, и будет…
– Только вы его не поднимете, – сказал он. – Папа его поднимет, а вы – нет.
– Это почему же папа – да, а я – нет? – обиделся дядя.
– Он такой большой и кричит сильно.
– Ну, если сильно кричит, тогда, конечно, поднимет, – улыбнулся почему-то дядя. – Это ты, точечка, прав.
– Мама тоже большая, – сказал мальчик, – но она стол не поднимет.
– Ясно, – сказал дядя. – А теперь, точечка, пошли-ка в цех, посмотрим, может, уже вторую сверстали.
И они пошли в цех. Тут он был когда-то вместе с мамой. И все уже видел. Так он и сказал дяде. А дядя ничего не сказал, а только кивнул головой. Они подошли к какой-то машине, где какая-то тетя быстро-быстро нажимала пальцами кнопочки с буквами. Дядя посмотрел на целую кучу таких газет, где с одной стороны белое, покачал головой и сказал:
– Света, а Света, у тебя ренато есть?
– А что?
– Набери ему имя, а?
– Что ты, нельзя.
– А может, можно?
– Одна уже поплатилась. Ты же знаешь.
– Так она же не имя набирала. Она совсем другое набирала.
– Ну и что? Мне-то зачем рисковать?
– Да, – протянул дядя. – Нельзя, и все тут. Ты права, Светка, главное – не рисковать. Так сто лет прожить можно. Даже больше – сто двадцать.
И дядя махнул рукой и пошел. По дороге он подошел к какому-то ящичку, вынул оттуда железку, потом подошел к такому железному столу и взял там из такой блестящей кучи одну такую блестящую штучечку. Потом он намазал ее черной краской и ту железку тоже. А еще потом – прижал блестящую, а потом железную к белому листу бумаги. И там стали буквы и звездочка, “ре-зо-лю-ция” и звездочка.
– А теперь ты, точечка, – сказал дядя. И он тоже сделал все так же. И получились резолюция и звездочка. Тогда дядя обтер краску на блестящей и на железной и сказал:
– Положи в карман. И пошли.
Они снова пришли в ту комнату. Только когда они вошли, там оказалась другая тетя – не красная и толстая, а, наоборот, тоненькая и длинненькая и немножко похожая на девочку. А ноги у нее были прямые и высокие. И на них лежала сумочка. И тетя улыбнулась, когда они вошли, а дядя сказал:
– Здравствуй. Ты-то откуда?
– Шла мимо и зашла. Ты еще долго?
– Да как сказать, – сказал дядя и прошел к столу. А он пошел за дядей, стараясь даже не смотреть в ее сторону. Он уже знал, что сейчас будет. Сейчас они начнут разговаривать и будут почему-то улыбаться. И дядя забудет о нем. А потом они уйдут и уйдут себе.
– А я пойду, – сказал он, – и наберу много-много таких железных слов. И у меня будут все слова, как в книжке.
– Нельзя, – сказал дядя. – Зачем тебе рисковать? Он не понял, что значит “рисковать”, а спросил:
– Почему нельзя? А я возьму – и все.
Он не хотел так говорить с дядей, но так у него получилось.
– А тогда вот что будет, – сказал дядя и быстро нарисовал домик, в домике – окно, а в окне нарисовал такую решетку, как у них на первом этаже. – Вот что будет, – сказал дядя. – Возьмут тебя и посадят в этот домик. А вылезть та не сможешь, потому что здесь решетка.
– А я просто выйду через дверь.
– А тут возле двери, – сказал дядя и быстро нарисовал человечка, – будет стоять человек с ружьем (он пририсовал и ружье – такую черточку сделал). Ты захочешь выйти, а он тебя не выпустит.
– А я возьму у дяди Саши наган и ба-бах его.
– Да, но тут их будет много, – стал быстро-быстро рисовать дядя. – И все с ружьями. – А я – всех, – сказал он.
– А если они – тебя? – спросил дядя. – Да и вообще, ну стоит ли столько людей убивать из-за железных слов каких-то? Они – ведь живые…
И тут ему тоже стало жалко этих на бумаге, потому что они оказались живые, а он совсем забыл, что они живые. И тут он почему-то вспомнил про эту тетю, которая сидела где-то там за спиной, как будто ее и не было. И удивился, что дядя тоже забыл про эту тетю.
– Ну, так как? – спросил дядя. Он не успел ответить.
– Ну, так я пойду, – сказала тетя из-за спины.
– Оказалась, – с испугом подумал он.
– Видишь, как получается, – сказал дядя и глаза у него стали не веселые, как раньше, а какие-то прозрачные. – Так что ты иди. Газета, наверное, нескоро и вообще, мне домой надо, и Надя сказала белье в стирку нести. Так что ты иди.
– Да, – сказал дядя, уже не глядя в ее сторону. – Так как будет со строчками?
– Хорошо будет, – ответил он. – Пусть они себе лежат. И эти тоже, – и протянул дяде “резолюцию” и звездочку.
– Ну, вот и правильно, – сказал дядя, не обращая внимания на протянутую ладонь.
За спиной открылась и закрылась дверь. Дядя снял очки, – потер переносицу, потом посмотрел на ладонь с “резолюцией” и звездочкой, коротко вскинул глаза на него, сказал: “Это ты брось. Это ни к чему. Это же подарок”, а когда он положил подарок обратно в карман, вдруг заторопился: “Сейчас. Ты погоди” и вышел.
Пока дяди не было, в комнату пришла та толстая и красная тетка и села вязать. А он снова забрался на диван. И стал ждать.
Он ждал долго. Но дядя не приходил.
Тогда он встал и пошел в цех. Там он сразу увидел дядю. Тот стоял возле одного из железных столов, по которому теперь, дергаясь, ехал такой каток. Сначала он ехал в одну сторону, потом – в другую. И когда он проехал в другую и остановился, тетя подала дяде лист с буквами с одной стороны. И дядя сказал: “Еще”. Каток поехал опять туда и обратно. Тетя подала дяде еще один лист. Но дядя сказал: “Еще”. И каток снова поехал.
Он остановился рядом. Но дядя его не видел. Тогда он подошел и тронул дядю за руку. Дядя сказал: “Еще”, как будто не заметил его. А тетя заметила и сказала:
– Смотри, он от тебя ни на шаг. Это чей, Тонин?
– Да, – сказал дядя, – хороший малыш. Ты бы слышала, как он читает.
– Уже читает? – удивилась тетя и тут же заставила его прочитать. Потом, как все, сказала: “Молодец”.
И они пошли – дядя с листами в руке и он. Дядя шел большими и быстрыми шагами, так что он еле поспевал.
И снова дядя читал. А он сидел и смотрел на него.
И опять влезла эта тетка. Теперь она сказала:
– Скажи дяде, чтоб он купил себе мальчика. Знаешь, где покупают мальчиков? Где тебя купили?
– В роддоме, – сказал он, хотя ему совсем не хотелось говорить.
– Ну вот, – засмеялась тетя. – Пусть и он купит себе мальчика. У него же мальчика нет, а только девочка.
– Зачем? – спросил он.
Но она не услышала. Она все говорила и при этом смотрела не на него, а на дядю, а дядя ни на кого не смотрел и читал свою газету.
– Ты бы хотел, чтобы у тебя был такой папа? Видишь, как он с детьми обращается. Это не каждый так к детям относится. Так ведь? Вот ему и надо купить мальчика.
– Зачем? – опять спросил он.
– Нина Ивановна, – сказал дядя, – опять они не перебрали. Проследите, пожалуйста.
– Хорошо, – сказала она и принялась за свою газету. А он все ждал, когда дядя закончит.
Тут пришла мама и спросила, не мешал ли, и сказала, что теперь она освободилась и что теперь он может идти с ней.
Но он не встал с дивана. А та тетя красная, которая все время вмешивалась, сказала маме, что это его дядя очаровал и что у дяди исключительная любовь к детям. И при этом она смотрела не на маму, а на дядю. И снова повторила насчет мальчика и насчет девочки. И он понял, что это она все выдумала – и насчет мальчика, и насчет девочки, и насчет дяди. И все слова у нее были отдельные, так что дяде, если бы он ее слышал, это не понравилось бы.
Мама ушла. А дядя все сидел и читал. Потом сказал: “Все” и пошел к вешалке. И надел пальто и шляпу.
А он смотрел, как дядя надевает пальто и шляпу, и ничего не понимал. Дядя надевал пальто и шляпу так же, как читал газету, – он смотрел только на пальто и шляпу и никуда больше. И только когда он спросил дядю: “Ты уходишь?”, дядя посмотрел на него, как будто он оказался, и сказал, но не ему, а той красной тете:
– Да, Нина Ивановна, надо его к Тоне переправить. Пока, малыш.
И не успел он опомниться, как дверь открылась и закрылась.