ЖУК
– Часы знаменитые, швейцарские, царские! – кричал солдат, посверкивая зеленым.
Я стоял возле него, как вкопанный. Долго уже стоял. Я уже мог с закрытыми глазами сказать, на какую по счету дырочку застегнут у него ремень. Но ремень – это все была чепуха. Навидался я их столько угодно. А больше него никто не стоял. Я да он. Больше никто. На весь базар.
– Дядя, почем часы? – спросил я.
Фунт внимания, кило презрения.
– Часы знаменитые, швейцарские, царские!
– Дядя, – сказал я, подходя еще ближе, – почем часы?
Солдат посмотрел на меня. Все – таки глаз у него был очень зеленый. Хотя и один. Может, из другого перешло. Кто знает?
– Какие? – спросил он.
– Вот эти, какие же?
– Вот эти? – переспросил солдат и посмотрел на них так, как будто в первый раз увидел. – Барахло это, – сказал он убежденно и даже сплюнул от презрения. – Грош цена им в базарный день.
Да тебе-то зачем? У тебя и денег таких нету. – И отведя от меня единственный зеленый глаз, громко, но уже не так громко и без выражения сказал, – Часы знаменитые, швейцарские, царские.
– А вот и есть, – сказал я. Это он не знал, что есть, а я знал, что есть. Потому что дней несколько назад мать послала меня продавать буханку хлеба – мы с ней наэкономили целую буханку. Продать велела за 90 рублей. Ну, покупатель сразу нашелся. И торговаться не стал. Сунул мне красненькие тридцатки, взял буханку и тут же стал отдирать от нее куски и уминать. А я себе пошел. Только отошел немного – вспомнил: пересчитать нужно. А то такие жуки попадаются. Тетю Настю на гребешках так обжулили, что она, наверное, целый месяц плакала.
Пересчитал – пять красненьких. Выходит 150. Пересчитал опять – опять то же выходит. Искать я его не стал. А и стал бы – на базаре где искать – базар большой.
Ну, я обрадовался. Две красненьких себе заначил. А 90 матери отдал. Без обману.
– Давай, пацан, шагай отсюда, а то ты мне всю торговлю портишь, – сказал солдат. – Не маленький уже – понимать должен.
– Есть у меня деньги, – сказал я, потому что в первый раз он, наверное, не расслышал. – Вот, гляди, если не веришь.
Я вытащил из кармана две красненькие и показал солдату.
– Ишь ты! – удивился солдат. – Украл, небось?
– Не-е, – сказал я. – Сроду еще не крал.
– Еще? – вдруг чего-то развеселился солдат. – А скоро ли соберешься?
– Мать дала, – соврал я. – Правда.
– Правда, так правда, – сказал он. -Ну, и чего же ты хочешь?
– Часы, – сказал я. – Сколько?
– Так барахло они, – сказал солдат. – Говорю тебе честно – барахло.
А глаз у него зеленый захитренный
– Ну, и пусть барахло, – сказал я. – А я куплю. Если цена подходящая.
Солдат помолчал. Посмотрел на часы. Потом отбил чечетку сапогами. Сапоги у него были большие и до самой шинели забрызганные грязью. Потом посмотрел на тетку с леденцами. Потом – еще куда-то в ряды. Совсем забыл про меня. Видать, контуженный.
А потом вспомнил.
– Две красненьких и стоит, – сказал он. – Как раз две красненьких.
Такое совпадение! Я даже не поверил.
– Две? – спросил я.
– Две, сказал он. А глаз его посмотрел куда-то в сторону.
– А послушать можно? – спросил я.
– Сколько хочешь, – сказал он, покрутил завод и протянул мне часы. – Слушай.
Тикали они мирово. А секундная стрелка, маленькая такая, бегала, как бешенная. Я подождал, пока она пробежала целый круг, а тогда уж отдал солдату деньги. Отдал деньги и пошел. И пока выходил с базара, то смотрел, как стрелка бегает, то слушал, как они тикают. Здорово!
Только я вышел с базара – стрелка остановилась. Приложил к уху – не тикают. Все. Копец, как говорит Витька. Надул меня солдат. Как пить дать, надул.
Кинулся я обратно. А он возле пирожков стоит горяченьких. Я думал, он бежать будет. А он увидел меня – и сам ко мне.
– Только не кричи, – говорит. – Что случилось?
– А то, – говорю, – случилось, что не идут они. Вот, что случилось.
– Правильно, – говорит. – Потому что барахло. Я же тебя предупреждал, что барахло.
– Я ж думал, ты шутишь, – сказал я. – А теперь давай деньги назад.
– Что с возу упало, то пропало, – сказал он. – Я продал – ты купил, – сказал он. – Это базар. Такое дело. Сам, небось, знаешь – не маленький.
– Ладно, – сказал я. – Подавись ты моими красненькими и своими швейцарскими, царскими.
Кинул я их в грязь прямо, повернулся и пошел. Только по дороге заплакал. Да и то не сильно. Но обидно же все – таки.
Вышел я с этого проклятого базара. Когда слышу – бежит кто-то. Обернулся – интересно же. А это он. Подбежал.
– Слушай, – говорит, – пацан. На тебе твои деньги. Ты на меня не обижайся – я третий день не ел. Ну и… Такая петрушка получилась. И часы возьми. Они хорошие. Только не идут…
Посмотрел я на него – и правда, видно, что голодный. Взял часы, взял деньги да и пошел себе.