У ИСТОКОВ (цикл стихов)

ВСТРЕЧА

Он был сыт.

Голод сбежал, как старый вонючий шакал.

Где-то рядом шарахнулась лань.

Но в ушах была тишина.

И ноши не чуял он за спиной.

Он шагал и шагал.

И когда он встал на свою тропу,

вместе с ним встала луна.

 

И она стояла за тем, другим.

И он ему был рад.

Потому что тот был то же, что он,

и имел столько же ног.

И потому он оскалил зубы

и прорычал ему: брат!

И тот прорычал что-то в ответ,

но что, он понять не мог.

 

И радость деля с таким же, как он,

глядя ему в глаза,

Он поднял дубину свою,

как руку тому протянул.

И тот поднял дубину в ответ.

И отпрыгнул назад …

И он ушел …

А тот лежал и длинно смотрел на луну.

 

11.02.1964

 

БОГ

Пока он добрался до селенья

солнце куда-то ушло ползком,

И люди спали на своих шкурах.

(А что увидишь во сне?).

Только старый Ла

дважды обошел вокруг него,

поцокал своим длинным языком

И равнодушно сказал,

что теперь он тоже человек.

Как все.

 

А он вспоминал, как тащил его на пригорок –

бережно, как муравей.

И слушал хитрого Ла,

и тер ушибленное плечо.

И все поглядывал из-под низко нависших бровей,

Не выйдет ли кто-нибудь еще.

 

…А потом он вкопал его у входа. И лег.

(Теперь он мог лежать возле него

и даже прикасаться к нему руками).

Теперь он был человек.

Как все:

у него был тоже свой Бог.

(Он сразу узнал, что это его Бог,

хотя с виду Бог был обычный камень).

 

И сколько бы Ла ни цокал своим длинным языком

и не блеял голосом старого козла,

Он тоже увидел, что это большой Бог

(хотя с виду это камень простой),

Потому что он был лучше паршивых одноглазых богов

и даже четырехглазого бога Ла:

У него было пять огромных глаз,

А снизу

(если перевернуть)

шестой.

 

…И он его никогда ни о чем не просил

(даже когда постарел)

Ни о добыче, когда сам

добыть уже ничего не мог,

Ни о длинношеей девушке,

ни об огне,

ни о топоре.

Просто у него

был свой Бог.

13.02.1964

 

Стариков убивали –
лишний рот не под силу роду.
Говорили законы земли.
Люди молчали в ответ.
Ла был стар. Но костями
он чуял Большую воду.
И его оставили жить.
Так повелел Совет.

МУДРОСТЬ

 

Старый Ла сказал:

– Длинношеяя будет моя и станет матерью моих детей.

А она сидела в углу и смотрела на крепконогого юношу.

А все молчали вокруг.

И Ла знал, что она смотрит на крепконогого юношу.

Но зачем он ей?

Разве мудрость не крепче ног, а хитрость не цепче рук?

 

Вот они сидят и думают,

старики и юнцы, и женщины – матери рода,

И тот, крепконогий, в злобе сломавший бровь.

И никто из них не пойдет против старого Ла,

чующего костями большую воду,

Знающего траву, что останавливает кровь.

 

Самые старые сидят и думают:

«Совсем старый, совсем не годный на это».

И что-то еще они думают, покачивая головами в такт.

Ла поворачивается к ним спиной и, усмехаясь, говорит:

– Пусть длинношеяя придет ко мне до рассвета.

И тогда поднимается отец крепконогого

и смотрит в угол и говорит:

– Будет так.

15.02.1964

 

БОГИ СМЕЮТСЯ

Теперь она будет его кормить.

Потому что слово Совета – закон.

А даже Совет не чует воду,

когда воздух сух, как тело змеи.

Старый Ла лежит и торжествует,

хотя не может шевельнуть языком:

Теперь длинношеяя не убежит,

хоть он не может подняться с земли.

 

И пусть она кладет ему в рот мясо,

разжеванное по веленью рода.

И пусть смотрит, как он извивается,

когда приходит беда.

Пусть не руки держат ее, а старые кости,

чующие большую воду,

И выпученные глаза,

в которых стоит вода.

 

Старый Ла торжествует. Но ночь

опускается на уснувшее селенье,

И длинная тень неслышно

скользит по шершавым шкурам.

И тот пес берет его женщину

на свои колени.

И она горячими пальцами

гладит его по бровям,

густым и хмурым.

 

А потом они лежат рядом

до самого рассвета.

И не хотят подняться …

А он лежит, как всегда …

Эта женщина будет кормить его

по веленью Совета.

Он извивается червем.

И в глазах у него – вода.

18.02.1964

 

ПРЕДТЕЧА

Она была совсем высоко.

И никто не думал о ней –

Зачем поднимать высоко голову,

когда ждешь кабана?

Надо просто лежать и молчать.

И думать о кабане.

А он не думал о кабане.

Он сказал: «Луна».

 

А потом он не стал на охоту ходить.

Он только на шкуре сидел.

Сидел и камнем о камень бил.

Бил что было сил.

И если ему давали кусок, он молчал и ел.

А если ему не давали кусок,

он и не просил.

 

Он был совсем-совсем больной.

И никто не трогал его.

А я только подошел и спросил:

– Что ты делаешь, Ну?

А он сказал: «Уйди, Ла,

ты не поймешь ничего».

А потом улыбнулся, как больной,

и сказал: «Луну».

 

А я сказал:

«Слушай, Ну, сделай мне пару звезд.

А если не хочешь, сделай солнце,

а то темно по ночам».

А он мне тогда сказал, что я

просто глупый пес

И чтоб я придержал свой длинный язык

и лучше бы помолчал.

 

И опять он камнем о камень бил.

Пока мог бить.

И это он боль свою выбивал

камнем о камень,

пока

Совет послушал старого Ла

и решил, как быть:

Роду не нужен лишний рот,

роду нужна рука.

 

И тогда, как он ни рычал,

его принесли в Круг.

И там он перестал жить,

в том Кругу на скале.

И странный камень, который он бил,

упал из его рук

И сам – его никто не бросал –

как живой, побежал по земле.

 

Камень хитрый, – закончил Ла,

– взял и убежал.

И «глупый пес» сидит у костра.

А где теперь умный Ну?..

… … … … … … … … … … … … …

И все смеялись … А под скалой

умный камень лежал.

В середине у камня был глаз.

И глаз смотрел на луну.

27.02.1964

 

КОГДА ЧЕЛОВЕК ОДИН

Он сидел, обхватив голову руками,

и вспоминал, как пахнет жареное мясо

и как от костра идет дымок.

Он сидел,

и скользкий дождь скатывался по его плечам.

А он вспоминал жареное мясо.

И никак не мог

Вспомнить ту,

которая приходила к нему по ночам.

 

Зато он помнил о мясе.

И еще он помнил о Круге –

Как они стояли в свете костра

и, глядя друг другу в глаза,

Повторяли, раскачиваясь:

«Никогда не становитесь на руки!

Никогда не становитесь на руки!

Это делать нельзя!».

 

А дождь шел и шел.

И падали капли.

И, прижимаясь к стволам, ползли.

И смыли Круг.

И дым костра.

И это было зря.

Но он вставал и кружил меж стволов.

И уже не видел земли.

И земля кружилась вместе с ним,

вся в водяных пузырях.

 

И он знал, что тропу унесла вода.

Но об этом он молчал.

И он кружил, пока дождь

не начал падать вверх.

И тогда он на руки встал.

И вспомнил ту,

которая приходила к нему по ночам.

И он пошел.

Совсем как зверь.

Потому что был человек.

27.02.1964

 

ЧУМА

Она пришла к ним впервые в Ночь Великих Огней.

А потом приходила без счета.

И оставалось их меньше.

А было их много.

Но тот, кто оставался,

совсем не думал о ней.

Просто ходили на охоту.

А потом умирали.

У костра.

На тропе.

У порога.

 

Но когда их осталось трое,

третий сказал:

– Может, ей больше не надо.

Может, ей больше не надо? –

так он сказал.

А больше он ничего не сказал.

Он молчал и смотрел,

как ночь идет от заката.

Пока не пришла Она

и закрыла ему глаза.

 

И осталось их двое:

мужчина и женщина,

которую он никогда не хотел.

Она сидела с отвислой губой,

с бельмами вместо глаз.

– Я возьму тебя, – сказал он. –

Потому что ты красивая.

И будет у нас много детей.

И дети будут смотреть за огнем.

Чтоб огонь не погас.

 

А женщина заплакала.

И улыбнулась.

И подняла к нему лицо.

И на лице дрожали красноватые блики.

Но снова пришла Она.

И он знал, что она вернется.

И тогда он вырубил в скале прекрасную женщину,

последнюю женщину на земле

с приподнятым к небу смеющимся ликом.

Ибо то, что в камне, остается.

6.03.1964