Skip to main content

ТРИ МУШКЕТЕРА

Пахло революцией!

Роберт Рождественский

Нас мало. Нас может быть четверо…

И все-таки нас большинство.

Андрей Вознесенский

Их было трое, выходцев из Литературного института имени Горького – Белла Ахмадулина, Евгений Евтушенко и Роберт Рождественский. Потом к ним присоединился четвертый – выходец из архитектурного Андрей Вознесенский.

Ах, как прекрасно и головокружительно начиналась их молодость! Воистину было в них нечто мушкетерское. Разве что шпагу каждому заменяло перо. И какие славные удары наносили они клевретам сурового пастыря, тридцать лет правившего страной с твердостью, которой мог позавидовать сам великий кардинал!

Вы, которые объявили войну космополитизму, вам:

Мне говорят: «Послушайте, упрямиться чего вам?

Пришла пора исправить ошибки отцов.

Перемените имя. Станьте Родионом,

Или же Романом в конце концов…»

Мне шепчут: «Имя Роберт пахнет иностранщиной…»

А я усмехаюсь на эти слова…

Роберт Рождественский

Вы, которые отгородились от мира железным занавесом, вам:

Границы мне мешают…Мне неловко

не знать Буэнос-Айреса, Нью-Йорка.

Хочу шататься, сколько надо, Лондоном,

со всеми говорить – пускай на ломанном.

Евгений Евтушенко

Вы, сделавшие искусство однообразным, как казармы, вам:

Хочу искусства разного, как я!

Мне близки и Есенин и Уитмен.

Евгений Евтушенко

Вы, из мещанского лицемерия опустившие над постелью полог молчания, объявившие физиологию вне закона, поставившие ее перед судом парткомов, вам:

Наряд мой боярский

Скинут на кровать.

Мне хорошо бояться

тебя поцеловать.

Громко стулья ставятся

рядом, за стеной…

Что-то дальше станется

с тобою и со мной?..

Белла Ахмадулина

Ты говорила шепотом:

«А что потом, а что потом?»

Постель была расстелена.

И ты была растеряна.

Евгений Евтушенко

И ты в прозрачной юбочке,

Юна, бела,

Дрожишь, как будто рюмочка

На краешке стола.

Андрей Вознесенский

Да что это! Вы, прячущиеся за прописными моралями: «Любовь – не вздохи на скамейке и не прогулки при луне», разве вы могли себе позволить не ухаживать, но водиться, не с девушками, но с девками, на которых «вся дактилоскопия малаховских ребят»? Разве вы могли позволить себе такое:

Играла девка на гармошке.

Она была пьяна слегка.

или такое:

Вдруг выругалась. «Поздно».

И – сумку теребя:

«Ушел последний поезд.

Можно – у тебя?

Не бойся, не безденежна.

Я, парень, заплачу.

Только ты без этого – страшно спать хочу».

…Ловко пробку выбила

и, прислонясь к стене,

сказала: «Парень, выпьем.

Конфеточки при мне.

Работаю я в «Балчуге».

Клиенты – будь здоров!

Писатели и банщики,

включая докторов.

На славу учит «Балчуг».

Ругаюсь – высший шик.

Ушла из меня баба.

Стала, как мужик».

Евгений Евтушенко

Да господи, разве вам об этом: о пьющих, курящих, матом гнущих девках, которые и не ночевали в ваших благопристойных стихах, в созданной в них (в вас) стране, где, как писал когда-то (позволял себе писать) Роберт Рождественский, «очень чистенький райком комсомола ровно в шесть кончает дела»?!

И вы, спрятавшись в подворотнях, с ужасом шептали (по привычке говорить и жить шепотом): «Уже и райком комсомола тронули. Что же это будет?».

А они, эти хулиганы, на которых не нашлось ваших дружинников (не было их еще), или мушкетеры, на которых не нашлось гвардейцев кардинала (не было их уже), все больше и больше распоясывались.

Еще недавно вы спорили о допустимости «маяковских» рифм в поэме Горностаева «Кремлевские звезды» и большинством голосов демократично решили: что позволено Юпитеру, то не позволено быку.

А они плевали на ваше демократическое решение. Они опрокинули вашу рифму, вашу добропорядочную, освященную традициями рифму, заголивши ее, как площадную девку, и стали рифмовать: «за полночь – за плечи», «возьмешься – невозможно», и даже: «настурции – настырные».

Вы улюлюкали: «Формализм!», вы устроили «культурную революцию» против «формалистов», вы казнили их китайскими казнями, вы изжили их, как «переверзевшину», «богдановщину», «пильняковщину» и «деборинские ошибки». И вдруг – жив курилка! А вот вам:

Меня пугают формализмом.

Как вы от жизни далеки,

Пропахнувшие формалином

И фимиамом знатоки!

Роберт Рождественский

А такого не хотите?

В одном вагоне – четыре гармони,

Четыре черта в одном вагоне.

Четыре чуба, четыре пряжки,

Четыре,

Четыре,

Четыре пляски!

Андрей Вознесенский

Да бог уж с ними, с формальными вывертами всякими – основ бы не трогали. Так нет, тронули.

Сколько сил потратили, насаждая государственный антисемитизм! Сколько людей повыбили от Михоэлса до Переца Маркиша! Сколько собраний и чисток провели, чтобы создать незримую черту оседлости! Из сил выбились, но создали. Создали? А вот вам – в морду, в печень, в пах – «Бабий яр»! (Эх, хотел процитировать, да в избранных произведениях Евтушенко, в двухтомнике образца 1975 года не нашел – выскребли уже. Или сам выскреб, как ошибку молодости?).

Да что там евреи! Самый добропорядочный нынче из четверых – Роберт Рождественский – на самое святое замахнулся! «Товарищ революция! Неужто ты обманута?». Ишь, куда хватил! Правда, вопрос – не ответ, но все же…Что ж это, господи, что дальше-то будет? Ведь совсем все разнесут в клочья. Караул!!! Революция!!!

Ошиблись обыватели от литературы и государства. Ошиблись благонамеренные и неблагонамеренные читатели. У страха и надежды глаза велики. Не было это революцией. Может быть, и могло быть, да не стало. А стало фрондой. Гора родила мышь.

…Под овации в Политехническом кончились «Три мушкетера». История, взяв на себя роль Дюма, села за продолжение.